– Мама моя, Софья Михайловна Балабанова, родилась и жила в Днепропетровске. У них многодетная семья, бабуля – Мать-героиня, у них было 14 детей. Из них кто-то умирал от болезней, двое сыновей погибли в Финскую войну. А в эту, Отечественную, двое погибло, а дядя Боря Головчинер дослужился до генерала, одно время был начальником штаба ПриВО,1 преподавал в академии имени Фрунзе, умер в 2000 году в Москве.
Когда маме было 14 лет, её семья переехала в Москву. Мама в молодости была капитаном женской команды по хоккею.
А папа мой, Медков Григорий Михайлович, коренной москвич. Жили они на Таганке, улица Народная, 7. Где я и родилась в 1935 году. (Дедуля был знаменитый часовщик, он ремонтировал кремлёвские куранты). Папа закончил рабфак, потом поступил в техникум, потом, (уже заочно, в Ульяновске) закончил политехнический институт.
А работал всё это время на автомобильном заводе имени Сталина – до самого начала войны. Мама работала на «Москвошвее», швеёй-мотористкой, они брюки шили.
Военное время в Москве (ещё до эвакуации) я хорошо помню. Голос Левитана: «Граждане, воздушная тревога!» У мамы был приготовлен узелок, где было самое необходимое. И женщины с детьми шли в метро «Таганское». По стеночке, по стеночке… Шли. Часа два-три там все сидели. Метро, конечно, не работало, всё было заполнено людьми. Много было разбитых домов.
А мужчины лезли на крыши тушить зажигалки, там, на чердаках стояли большие бочки с песком. И в резиновых перчатках они бросали эти бомбы в песок. Папа мой тоже там дежурил.
Вся Москва была закрыта сетками, их держали дирижабли,2 такие огромные воздушные шары. Папу на фронт не взяли, потому что на ЗИСе ему дали бронь.
На этом заводе работал мамин папа (бухгалтером), работал там и младший мамин брат. И все мы эвакуировались: мамина семья, наша семья. А мы ещё взяли бабушку, отцовскую маму, бабу Дуню.
Папа возглавлял наш состав. В конце и в середине эшелона на открытых платформах стояли зенитки. Два вагона были заполнены станками. Доехали мы до Воскресенска и там нас разбомбили.
Живыми мы остались только потому, что немецкие самолёты летели очень низко, и фугаски, которые они бросали, не взрывались.
Фугаски – это огромные бомбы, с нашу квартиру. Они ни одна не взорвалась. Они и стояком стояли и лёжа лежали. Но зажигалок3 было море и пулемёты…
Весь этот ужас я помню так, как будто это было вчера.
Кругом мёртвые, изуродованные люди, всё горит и взрывается…
Наш папа, когда поезд остановился, пошёл за кипятком. В это время начался налёт. Мы все сначала растерялись, но потом сгрудились в кучу, чтоб если убьёт, то всех сразу. Помню, я легла на бабулю, мама на меня… Потом слышим, папа кричит: «Софа! Софа!» Нашёл нас.
Моей бабушке оторвало на руке большой палец. Он висел на кожице. Папа оторвал его и выбросил. Бабушка была вся залита кровью.
Это был конец сентября 41-го года. Все наши вещи сгорели. Около месяца мы жили в Воскресенске на вокзале. (Те, кто остался жив). Ждали новый эшелон. Он пришёл, тоже стояли зенитки, тоже в нём были станки. Нас всех погрузили. И с Воскресенска до Ульяновска мы ехали целый месяц.
Эта буржуйка в товарном вагоне, грязь, море вшей… Ужас один.
В Воскресенске мы все потерялись. Мамина семья (отец, мать, сестра, брат) после налёта были посажены в другой состав и отправлены в Куйбышев. Мы восстановили с ними связь только в начале 43-го года. Там они работали на авиационном заводе, завод № 18.4 Мамин брат Роман дошёл на этом предприятии до должности заместителя директора. (А начинал с рабочего у станка).
А мы приехали в Ульяновск. Это была тогда большая деревня. Деревянные мостки, грязи по колено. А папа был в лакированных ботиночках, мама – в туфельках. И в демисезонных пальто. Я-то, помню, была в какой-то шубке. А родителей одевали во что придётся, на маму какую-то манарку5 напялили. (Смеётся).
Сначала мы недели две тоже жили на вокзале. Потом начали расселять. Нас поселили в деревне Винновке, это был пригород Ульяновска, но по сути – глухая-глухая деревня. Сугробы были – по пояс. Папа уходил каждый день на работу в 6 утра и приходил ночью, а иногда и ночевал там. Шёл на работу, это надо было пройти километров семь. Сейчас это Винновская роща, а тогда был дремучий лес, было много волков.
Ульяновский автозавод начинался с нескольких зданий бывших таможенных складов. (Папа говорил, было два барака). Туда выгружали станки и оборудование. Сейчас на этом месте моторный завод. Папа уже на ЗИСе занимал должность начальника производства и зам. главного инженера, а здесь дошёл до зам. директора автозавода.
Приехали, а тут такие злые люди… Скупые… Боже ты мой!.. «Понаехали, москвичи…». Никто не хотел нас пускать. Потом председатель колхоза, Осипов дядя Петя, стал насильно расселять нас по домам. Помню, бабка, наша хозяйка, была такая вредная… У неё была корова. В жизни кружки молока не даст! Она его продавала. Но у нас вначале и денег-то не было. Мы приехали без всего.
Эх, и не любили нас, эвакуированных!
Вытянула нас, конечно, мама. Она, устроилась в Винновке бухгалтером в колхоз. И тут нам дали мешок какой-то тёмной, ржаной муки. Дали нам козу, она тоже жила с нами. Звали её Зойка.
Паёк давали – 200 грамм хлеба, макарон каких-то или крупы 200 грамм. Вообще ничего, ужасно. После уборки собирали на поле мёрзлую картошку, колоски. Всё это тайком, на поле заходить было запрещено. Лазили в колхозные сады. И всё это крадучись, тайком, по ночам. Под угрозой наказания. Много было случаев – уходили люди под суд. Взрослые боялись, больше посылали детей.
Из мёрзлой картошки оладьи пекли, суп-растируху варили.
В эту маленькую избу, где мы жили, к нам потом подселили ещё одну семью, Сергеевых, они эвакуировались из Прибалтики. Спали на полу, вповалку. Вшей было море. Одежду выпаривали в русской печке в большом чугуне. Нас, детей, ножницами остригли наголо – выглядели мы ужасно. Мыла не было. Мылись и стирали золой.
Сидели при лучине, папа нам строгал. Потом появилась керосинка. Там я пошла в школу, в классе сидели одетыми, в варежках. Чернила в непроливайках замерзали.
Папе на заводе что-то давали на обед, а однажды он принёс котлетку, он сам её не съел, а принёс мне, в бумажке. До сих пор эту котлетку помню.
До войны папа был солидный, представительный мужчина. А в войну – настоящий скелет, кости, обтянутые кожей. Где-то была одна фотография, на него там страшно смотреть. Да и мама была не лучше.
Папа был кристально честный человек. Бывало, маме надо какой-то крючок или гвоздь, чтобы что-то повесить… Он гвоздя с завода не принесёт. Это был настоящий коммунист, сейчас таких руководителей нет. Все какие-то жулики. Чуть доберётся до власти и сразу: «Быть у воды да не напиться?!» И ведут себя так, что на пьяной козе не подъедешь…
…В войну было трудно, а после войны ещё труднее. И тем не менее, был клуб, деревянный. Была самодеятельность, ставили спектакли. Помню, в одной постановке моя мама и тётя Соня Сергеева были партизанки. А я, Люся и Лиля Сергеевы танцевали матросский танец, цыганский.
Прожили мы в Винновке пять лет.
Потом нам удалось перебраться в Ульяновск. Нам дали квартиру в центре, на Бебеля, 40.
Старый каменный помещичий дом, стены полутораметровые. Удобств никаких, только русская печка и голландка. Мама работала главным бухгалтером в управлении культуры. Прожили мы там почти двадцать лет. Я там и десятилетку закончила, и замуж вышла.
Родила там девчонок-близняшек. Ох, как было трудно без воды в доме. Спали они у меня в корыте, потом папа через Москву, через «Посылторг» выписал двухместную коляску.
Потом папе дали квартиру в 1-м Винновском переулке. Это был элитный дом автозавода, там на этаже было по две квартиры. Папа уже был зам. директора завода. Работал в этой должности до 72 лет. А потом ещё был старшим диспетчером завода, завод знал как свои пять пальцев. В 76 лет окончательно ушёл на пенсию. Хоронили его два завода – автомобильный и моторный. Очень достойные были похороны.
Я закончила Самарский мединститут, фармотделение. 42 года проработала в фармации. Пенсия 19 тысяч. Это разве пенсия? 5 тысяч платишь за свою хибару. Лекарства какие дорогие. А ведь мы сейчас живём только на лекарствах. Никому мы сейчас не нужны. Вот сейчас я впервые за 84 года ложусь в госпиталь. И то мне это выхлопотал сын (он у меня врач), два месяца стояла в очереди.
Потом-то мы нормально жили. Но вот самое детство, когда закладывается фундамент будущего здоровья, когда нужно было хорошее питание, мы этого не получили. И всё-таки наше поколение более здоровое, чем наши дети и внуки. Потому что была другая экология. И пусть мы ели немного, но мы потребляли настоящий продукт. Пили настоящее молоко, ели настоящую курицу. Сейчас ничего этого нет.
Ладно, мы уже пожили, нам уже на тот свет пора. А как будут жить наши внуки и правнуки?6
1 Приволжский военный округ.
2 Аэростаты.
3 Зажигательные бомбы.
4 Ныне авиационный завод «Авиакор», входящий в холдинг «Русские машины».
5 Род женского лёгкого пальто.
6 Записано 13 ноября 2019 года на квартире Л.Г. Шебалиной.
***
Генеральный спонсор 
Сбербанк выступил генеральным спонсором проекта в честь 75-летия Победы в Великой Отечественной войне на сайте "Годы и люди". Цель этого проекта – сохранить память о далеких событиях в воспоминаниях живых свидетелей военных и послевоенных лет; вспомнить с благодарностью тех людей, на чьи плечи легли тяготы тяжелейшего труда, тех, кто ценою своей жизни принёс мир, тех, кто приближал Победу не только с оружием в руках: о наших самоотверженных соотечественниках и земляках.
