Валентин Прохоров, Николай Сенчев. Из статьи «Шестой пролет», опубликованной в «Правде» и перепечатанной «Ульяновской правдой» 21 мая 1991 года:

«(...) Картина массовой смерти одинаково потрясла и юных курсантов военных училищ, поднятых по тревоге, и опытных милицейских работников, видевших, казалось бы, все и вся, и портовых рабочих. Вот что рассказал начальник речного порта И. Семичастный, который первым поднялся на теплоход, буквально продравшийся сквозь низкий пролет.

– Мне домой позвонила диспетчер Н. Вьюшкина, кричит в трубку: поступил сигнал от охраны моста, что-то случилось с «Суворовым». На катере вместе с судоходным инспектором С. Корешковым подлетели к теплоходу. Поднялся на борт, и у меня подкосились ноги.

Иван Васильевич намеренно избегает подробностей. Но об одной все же сказал. Золотое колечко. С чьей-то руки. Сплющено в пластинку. Можно представить, какой чудовищный каток прошелся по теплоходу. И еще. На многих телах не было одежды. Будто смерч содрал. Это, кстати, послужило поводом одному журналисту написать о мародерстве. Будто бы с трупов, прибитых к берегу, снимали джинсы, обувь.

По команде И. Семичастного все плавсредства речного порта устремились к месту катастрофы. Вылавливали из воды тонущих, снимали с теплохода увечных. Всех, кто подавал хоть какие-либо признаки жизни, – сразу же в руки врачей. Не хватало носилок, использовали для переноски тел одеяла, брезентовые лоскуты.

– В порт я приехал ночью, когда капитана Клейменова уже доставили туда, – рассказывает Ю. Самсонов, бывший в то время вторым секретарем обкома партии. – Спрашиваю: что случилось? В ответ: я спал перед ночной вахтой, все произошло мгновенно. Опомнился уже в воде.

И что же дальше, капитан? Бросился к кораблю? Нет, на подвернувшейся шлюпке ушел к берегу. Это суд учтет как одно из отягчающих обстоятельств. Капитаном была нарушена святая заповедь мореплавателя. Закон о капитане, покидающем судно последним, включен в устав морского и речного флотов. Не оказал помощи гибнущим людям и капитан теплохода «Гоголь», находившегося в районе аварии. Он увел судно, даже не остановившись.

– Под утро, – продолжает рассказ Ю. Самсонов, – позвонил Соломенцев, спросил: чем помочь? Нужны вагоны-холодильники, – отвечаю. – Нужны опытные водолазы и авиация. Все это нам было предоставлено.

Водолазы (они были собраны со всей Волги), спускаясь под воду, достигали дна и проваливались в ил, глубина которого тут доходит до двух метров. Поиск вели почти при полном отсутствии видимости. Искали людей, срезанные мостом кубрики, штурманскую рубку. Специальными захватами бороздили дно (...) Извлекли тела старпома и рулевого. Вскрытие не обнаружило следов алкоголя. Так что версия сарафанного радио отпала (…)

В Москве кремировали останки тех, кого невозможно было идентифицировать. Урны с прахом рассылали по адресам пассажиров, которые не значились в списках живых. А некоторые из них, как оказалось, были живы. Едва оправившись от потрясения, они на попутном транспорте уезжали домой, не отметившись в штабе по ликвидации последствий катастрофы. И как напоминание о страшном дне, шла к ним горсточка праха. Чужого.

Из речи государственного обвинителя на суде Н. Трубина:

– Причиной аварии, как оказалось, были не шторм, не ураган или иное стихийное бедствие, а поразительная беспечность, грубейшие нарушения командным составом теплохода требований Устава службы на судах Министерства речного флота РСФСР.

В материалах следствия чаще других фигурируют фамилии первого помощника капитана Митенкова и рулевого Уварова. Митенков, как характеризовали его товарищи, не особо чтил уставные обязанности, на вахте постоянно отвлекался, мог вообще уйти из рубки. Уваров, напротив, отличался исполнительностью, но особого рода: «как у запрограммированного робота», говорят знавшие его. От сих до сих. Главное – заданный курс движения. Не свернет с него, даже если теплоход пойдет на берег.

И этот человек был штатным рулевым. На таком первоклассном теплоходе, как «Александр Суворов». Капитан Клейменов хорошо знал характер подчиненного, сам не раз нес с ним вахту. Потом передал в пару Митенкову.

Так совпало, что Митенков и Уваров как раз и составили штурманскую вахту на подходе к Ульяновску.

Из обвинительной речи на суде Н. Трубина:

– В тот трагический день Митенков отпустил рулевого Уварова с вахты на собрание. Когда Уваров вернулся, передал ему управление теплоходом, а сам погрузился в чтение прихваченной на вахту книжки.

(...) Дальше все произошло в точном соответствии с характеристикой, данной Уварову подсудимым Клейменовым. С заданного курса рулевой уже не свернул. То ли забыл о третьем пролете, то ли еще что. Тяжелая махина наплывала на роковой, шестой.

Таков вывод следствия, подтвержденный затем судебным разбирательством. И когда читаешь документы, поражаешься, как же все-таки судьба столь долго хранила этот корабль от всевозможных ЧП. Они назревали. В обстановке расшатанной дисциплины, постоянных нарушений устава службы. Никто, конечно, не думал о том, что может случиться. Это сейчас, как на ладони, профессиональная, психологическая неготовность членов экипажа. А тогда... Тогда теплоход считался лучшим среди подобных.

… С высоты Венца из Ульяновска хорошо просматривается железнодорожный мост и вся панорама Волги. Сюда любят водить экскурсантов. При нас из автобуса высыпала группа пензенских туристов. Осмотрели Дом Гончарова, прошлись по бульвару и остановились у чугунной ограды на спуске к Волге.

– Где же тот самый шестой пролет? – спросил кто-то у экскурсовода.

– Это такая страшная история, – смутилась девушка. – Может, лучше помолчим?

И люди смолкли (…)»

Ульяновская правда, 21.5.1991 г.