В конце двадцатых годов прошлого века в СССР начался процесс ускоренного наращивания промышленного потенциала страны, известного как индустриализация. Ее целью было сокращение в максимального сжатые сроки отставания советской экономики от экономик развитых капиталистических держав и превращение Советского Союза из преимущественно аграрного в ведущее индустриальное государство. Для решения этой трудной задачи широко привлекались иностранные специалисты – от конструкторов и инженеров до квалифицированных рабочих.
5 апреля 1930 года Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило «Постановление по вопросу привлечения иностранных специалистов, мастеров и квалифицированных рабочих в СССР». Оно предписывало ВСНХ срочно пересмотреть уже существовавший план приглашения иностранных специалистов, увеличив их количество с 1700 не менее чем еще на 3000 мастеров и квалифицированных рабочих в течение 1929-30 годов, и не менее 10000 в следующие два.
В составе ВСНХ СССР и Народного комиссариата путей сообщения (НКПС) организовывались специальные бюро, призванные руководить работой по привлечению зарубежных специалистов и рабочих, а также наблюдением за правильным их использованием. Последнее было особенно важно, поскольку обновленный план должен был содержать точные сведения, на каком предприятии, в каком цеху и на какой конкретно работе предполагалось использовать каждого приглашаемого иностранца.
В Постановлении отдельно оговаривалась необходимость бесперебойного снабжения приезжающих предметами первой необходимости, продовольствием и «жилищным фондом, за счет перераспределения существующих фондов, а также путем постройки в текущем сезоне новых домов в крупных промышленных центрах».
Не забыли и о «пище духовной»: иностранцев предписывалось обеспечить зарубежными газетами, технической литературой, а также «разработать систему культурного обслуживания иноспециалистов и рабочих и их семей, и наибольшего втягивания их в общественную жизнь предприятий путем организации спец. секции в клубах, устройства лекций по вопросам советского строительства, индустриализации страны и т. д.». За скорейшее изучение русского языка иностранцам полагались премии, ну, а пока к ним надлежало приставить достаточное количество переводчиков.
В общем, в теории все было четко и понятно. Но теория, как известно, проверяется практикой.
Пролетарии двух стран
Осенью 1930 года Ульяновский Патронный завод взбудоражили слухи о том, что скоро на предприятие приедут квалифицированные рабочие из Германии, которых направят в механическую и инструментальную мастерские, где они, по сути, будут учить местный рабочий класс тому, как надо работать по-настоящему, по-европейски.
Эту новость заводчане встретили настороженно и скорее с раздражением, чем с радостью. Людям не нравилось, что, по слухам, иностранцы окажутся в привилегированном положении по сравнению с русскими коллегами – и снабжать их будут лучше, и платить больше: молва утверждала, что жалование немцев составит аж по 900 рублей в месяц! А еду им якобы станут варить на отдельной кухне. Даже жилье готовили особенное – знающие люди утверждали, что за счет завода специально отделан один из каменных домов, где квартиры обставлены мягкой мебелью, двуспальными пружинными кроватями, на окнах – гардины. А, самое главное, в каждом таком иностранном гнездышке будто бы устроена отдельная ванная комната!
«Я сам отделываю комнаты для иностранных рабочих – будут жить, как буржуи», – авторитетно заявлял старый рабочий, маляр административно-хозяйственной части П.П. Калмыков. И возмущался: «А мы недоедаем и о нас некому позаботиться. Почему им такая привилегия? Поставь нас в такие условия, и мы бы дали больше производству».
Старые обиды собирался припомнить немцам и рабочий ободной мастерской А. Никитин: «Я был в плену и нас кормили очень плохо. Когда немцы приедут, я им скажу, что они зря приехали есть наш хлеб. И вообще, мы их встретим…», – грозился он.
Примерно также были настроены и другие: токарь инструментальной мастерской Шерстнев считал, что местные рабочие будут недовольны, если немцы за ту же работу станут получать в несколько раз больше. С ним согласился и другой инструментальщик Виктор Колосов.
Общее мнение коллектива выразил заведующий механической мастерской Патрикеев, заявивший, что товарищи считают такой прием квалифицированных иностранных рабочих неправильным и вредным. «Раз они рабочие, то и должны жить в тех условиях, в каких мы живем. А это барство внесет антагонизм», – вполне резонно подытожил он.
В общем, на таких условиях пролетарии по крайней мере двух стран объединятся категорически не желали.
Хотели, как лучше…
Вскоре слухи начали подтверждаться: немцы действительно прибыли. Правда, пока не очень много: на 1 октября 1930 г. их на заводе насчитывалось всего одиннадцать человек. По четыре иностранца работали, в механической и инструментальной мастерских (в последней на должностях слесарей-лекальщиков). И еще трое – Шмидт, Роткам и Креннинг, были направлены в опытную в качестве мастеров по разработке проектов новых производств по выпуску шарикоподшипников и велосипедных цепей для Пензенского велозавода. Кроме них на этом участке трудилось пятеро русских. И еще пятьдесят – по соседству, в автоматной мастерской, расположенной в том же здании. Не удивительно, что с первых же минут иностранцы оказались под пристальным вниманием более чем полусотни представителей местного пролетариата. И, надо сказать, не подкачали. Заведующий опытной мастерской, член ВКП(б), молодой инженер из слесарей П.Н. Пикалин и его беспартийный помощник Пивнов докладывали начальству о том, что немцы вместе с другими рабочими целый день усердно трудились над проработкой поставленных перед ними задач и ни на что постороннее не отвлекались.
В инструментальной мастерской к германским товарищам тоже отнеслась вполне корректно, в течение почти месяца пристально наблюдая за тем, что и как те делают. Итог этим наблюдениям 28 октября подвел мастер-инструментальщик, член ВКП(б) с 1925 года Сергей Ильич Озеров.
– Мы думали, что к нам приехали специалисты, у которых можно будет поучиться, а вышло наоборот. Этим иностранцам придется учиться у русских, – констатировал он. За три недели работы на предприятии, немцы показали квалификацию, которая по местным меркам соответствовала примерно второму-третьему разряду, не выше. А все потому, что у себя на родине заграничные «суперспециалисты» трудились на каких-то маленьких, полукустарных заводиках, да, к тому же, и в других отраслях. Так что, надежды на то, что квалификация приезжих в ближайшее время возрастет, покуда не просматривалось. «Словом, лекальщики эти немцы оказались плохие. Пока инструмента от них ничего почти не получено», – подвел печальный итог мастер Озеров и предостерег начальство, что, если и дальше германцы будут работать также халтурно, а получать больше хорошо работающих местных, «рабочая масса, конечно, будет говорить и протестовать против оплаты, и будет критиковать немцев».
Не меньше, чем низкая профессиональная квалификация зарубежных товарищей, волновал патронщиков и их крайне слабый идейно-политический уровень. Чтобы подтянуть и то, и другое, к иностранцам «прикрепили» одного из лучших лекальщиков и по совместительству бывшего секретаря райкома товарища Золотова, дабы тот не только обучал подопечных рабочему ремеслу, но и помогал «расти над собой» политически.
Однако успех задуманного выглядел сомнительным в силу преклонных лет «учеников» – подавляющему большинству из них было хорошо за пятьдесят. А в этом возрасте уже трудно не только менять профессиональные навыки, но и политические взгляды. Тем более, обретать новые, да еще с прицелом на грядущее развитие революционного движения в Германии.
Но это было лишь началом проблем.
Общий язык
Очередная обозначилась на заседания Секретариата Ульяновского Горкома ВКП(б) 1 февраля 1931 года при обсуждении вопроса о работе среди иностранных рабочих на заводе № 3. Спустя четыре месяца пребывания последних на предприятии, выяснилось, что иностранцы совершенно не владеют русским языком, а их советские коллеги, как ни странно, абсолютно не знают немецкого! Переводчиков же ни на заводе, ни в Ульяновске отыскать не удалось. Так что объединение пролетариев двух стран оказалось под угрозой еще и по этой причине.
Исходя из неожиданно всплывшего печального факта и «имея в виду, что в Ульяновске не имеется коммунистов, могущих быть использованными в качестве переводчиков», секретариату ГК пришлось срочно обращаться за помощью в Крайком партии и просить его, «командировать в наше распоряжение тов. Меллинга из Кошек и Кодах из Майны». А отделу кадров в лице товарища Калачева, поручалось написать на сей счет письмо в Распредотдел Крайкома.
Однако отсутствие «толмачей» не могло служить причиной прекращения массово – политической работы среди немецких товарищей. Поэтому подрайком завода обязали «освободить от другой партнагрузки (за исключением общ. собраний) тов. Молостовского и Савельева и прикрепить их к иностранным рабочим в качестве парт. пропагандистов», а дирекции предприятия поручили полностью обеспечить таковых «необходимой коммунистической литературой на иностранных языках».
Разобравшись с крупными проблемами, секретариат приступил к решению мелких. Так, Центральному рабочему кооперативу и Торготделу напомнили о необходимости обеспечить приезжих бесперебойным снабжением продуктами, «допуская для отдельных рабочих, показывающих ударность в работе, представление преимуществ». Однако «ударность» оказалась доступна не всем, поскольку зачастую иностранцев присылали на предприятие «без всякого учета их специальности» и таких приходилось переучивать, о чем решили аккуратно уведомить Москву.
И, наконец, подготовили обращение в Крайком с просьбой разрешить в соответствующих организациях вопрос о предоставлении иностранным рабочим необходимых средств для перевозки семей «в связи с имеющейся тягой у некоторых иностранных рабочих по переводу семей в СССР».
Детей – учить, отцов – обуть
К юлю 1931 года вопрос о воссоединении семей был решен, и возникла новая проблема: прибывающих в Ульяновск женщин, а, главное детей, требовалось чем-то занять. Для последних на заводе в ударном темпе соорудили детскую площадку и стали думать, как осенью организовать их начально-школьное обучение, учитывая, что по-русски они не говорили и не понимали. Эту сложную задачу возложили на заведующего городским отделом народного образования товарища Трифонова.
А для работы с мамашами принялись срочно искать кандидата на должность специального соцработника, знающего иностранный язык, что также было делом трудновыполнимым, поскольку в городе по-прежнему ощущался острейший дефицит переводчиков.
В качестве таковых к июлю удалось командировать на завод всего двух товарищей – Шульца и Кона. Первый, исполняя обязанности коменданта общежития иностранцев, обеспечивал их бытовое общение с местным населением. Второму поручили «обслуживать переводом» иностранных рабочих во время производственного процесса и общественно-политических мероприятий. Да не просто обслуживать, а добиваться «немедленного усиления и улучшения массово-политической производственной работы среди иностранных рабочих-специалистов (вовлечение в соцсоревнование и в ударничество, в работу производственных совещаний, в рационализаторские и плановые ячейки, в клубную работу и т.д.)». Для выполнения поставленных задач Кон должен был в кратчайшие сроки укомплектовать соответствующей литературой специальную библиотечку, а в заводской многотиражке «Володарец» раз в неделю выпускать страничку на немецком языке. Хорошо хоть установку радиоприемника в «иностранном» общежитии поручили не ему, а лично директору завода товарищу Шелковому
Среди приезжих пролетариев обнаружилось немало коммунистов. Однако они, по мнению горкома, все еще не встали в общий партийный строй и «чрезвычайно неудовлетворительно вели работу среди всей остальной массы иностранных рабочих», не став «сигнализаторами» их действительных настроений и запросов. Ситуацию, по мнению заводского парткома, могло исправить создание в инструментальном цехе самостоятельной ячейки иностранных коммунистов. Позже из ее состава выдвинули парторганизатора для проведения партийной работы среди иностранцев по месту их жительства – в общежитии.
А чтобы политико-воспитательная работа шла успешнее, заводскому рабочему кооперативу настоятельно порекомендовали как следует обуть немцев, обеспечив их, обувью ни как-нибудь, а в соответствии с принятыми нормами.
Все перечисленное, по мнению городского партийного руководство, должно было воодушевить зарубежных товарищей если не на трудовые подвиги, то хотя бы на ударный труд.
Гитлер под «колпаком» чекистов
К середине ноября 1931 года Гитлер проработал на заводе № 3 уже два месяца и едва не был уволен «по статье». Имя этого горе-работника в документах не упоминается, но даже если его и звали Адольфом, вряд ли это был будущий фюрер немецкого народа. Хотя, если, как утверждают некоторые исследователи, примерно в то же самое время будущий глава фашистских Люфтваффе Герман Геринг обучался летному делу в Липецке, почему бы его будущему шефу было не поработать в Ульяновске? Тем более, до их прихода к власти в Германии оставалось еще два года.
Тот был Гитлер или не тот, но в любом случае, работать на Советский Союз он, похоже, не хотел – за все время пребывания на предприятии, он и другой слесарь-лекальщик Рудер умудрились не сделать ни одного лекала, получая при этом по 325 рублей в месяц. В результате обоих уволили, но Рабочая Контрольная Комиссия (РКК) данное решение отменила, предоставив обоим еще 28 рабочих часов на исправление.
Товарищи по цеху встретили такую поблажку с тихим негодованием, и когда на следующее утро временно «помилованные» пролетарии пришли исправляться, то обнаружили на своих верстаках что-то, написанное по-русски. Перевести помогли некие «случайные переводчики» – скорее всего, коллеги, более или менее освоившие «великий и могучий». Надпись гласила: «Помните, здесь работали сволочь, гоп и цыган». Так у оскорбленных до глубины души Рудера с Гитлером появился уже «законный» повод отказаться от работы, и, вернувшись в общежитие, где отдыхала ночная смена, они принялись вдохновенно объяснять не выспавшимся товарищам, что коммунизм все равно не построят, поскольку русские рабочие голодают и пятилетку не выполнят.
Вскоре об этих разговорах стало известно чекистам, которые, незаметно, но пристально, разумеется, наблюдали за политически неустойчивым контингентом, однако никаких тревожных «антисоветских проявлений, имевших, какие-либо последствия», с его стороны пока не наблюдалось.
«Взаимоотношения инорабочих с русскими можно отнести к нормальным, за исключением отдельных фактов, разности производственных привилегий и шовинистических тенденций, как с той, так и с другой стороны», – говорилось в сов. секретной спецсводке Ульяновского оперсектора ОГПУ за 15 ноября 1931 г. «Русские рабочие злятся на нас потому, что мы не работаем за такую же зарплату, как они. Но все это скрыто переживают. А внешне они с нами очень вежливы и любезны», – приводились в сводке слова рабочего Карла Бокаха, сказанные им в одной из бесед с товарищами.
Если немцев что и раздражало, так это «материально-бытовые вопросы». Например, кражи продуктов, за отсутствием холодильников хранившихся меж оконных рам. Неизвестные, разбивали наружное стекло и уносили все, что находили. Таким образом пострадали, например, товарищи Кошубато, Меккель и некоторые другие. В набегах подозревали детей, но поймать пока никого не удавалось.
Кстати о детях, в учебном комбинате в Заволжье для немецких «киндер» открыли специальную группу, где общеобразовательные предметы они изучали отдельно от русских, а физкультурой и практическими работами занимались вместе. Именно на таких общих занятиях и проявлялась взаимная межнациональная антипатия: стремясь как можно больнее оскорбить «неприятеля», но не зная языка, дети строили друг другу рожи, демонстрировали различные неприличные по их мнению, жесты, кидались палками и камнями… Нередко эти отношения выплескивались на улицу и за пределы школы.
«Однако в последнее время подобные факты стали постепенно изглаживаться», – успокаивали чекисты.
Что касается взрослых, то и для них, как городское, так и заводское начальство стремилось создать максимально комфортные условия. Например, 3 ноября специально для иностранных рабочих торжественно открыли клуб, который предложили назвать именем Карла Либкнехта. Собравшиеся приняли предложение с воодушевлением и почти единогласно. Против проголосовал лишь некий Вольм, объяснив свой демарш обидой на переводчика Кона, который постоянно называл его фашистом. Но все это были мелкие, по сути «детские» обиды.
В гостях хороша, а дома лучше
Основным же раздражителем в иностранной рабочей среде стало резкое падение заработка (у некоторых аж на 80%) после того, как с 1 сентября 1931 года немцев перевели на сдельную оплату. «Мы, будучи в Ленинграде, получая по 350 рублей, не знали, куда деньги девать. Гуляли, кутили», – ностальгировал по недавнему прошлом рабочий Эрбен, сокрушаясь, что об этой роскошной жизни узнали в Москве вот и распорядились урезать заработок на две трети – до 150 рублей. А на них семейный человек не проживет.
«Работать за 150 рублей в месяц не имеет смысла, а больше зарабатывать при существующих расценках нельзя. На эти деньги невозможно жить», – роптали и другие иностранцы, все чаще подумывая о том, не вернуться ли на родину. Наиболее активными сторонниками репатриации, по сведениям чекистов, были рабочие Мюллер, Водачек и Шюмель, хотя эти мысли в большей или меньшей степени присутствовали почти у всех. Ну, разве что, кроме коммунистов.
И некоторые действительно уезжали. Как, например, тот самый Карл Боках, еще недавно вполне здраво объяснявший товарищам причины недовольства местных рабочих неоправданными привилегиями иностранцам. Его лояльность, скорее всего, объяснялась тем, что он женился на прачке, обстирывавшей общежитие, и вместе с ней собирался уехать на родину. Но прежде супруги отправились в гости к родителям жены в Ундоры. Однако встреча не задалась: родственники обозвали зятя шпионом, почему-то французским, а он заявил, что ни за что не останется в этой «жидовской республике».
Некоторые же наиболее предприимчивые трудящиеся старались извлечь из трансграничных путешествий соотечественников свой маленький гешефт, пользуясь тем, что сдельщина нарушала условия контракта, в котором была прописана твердая сумма заработка. Так, рабочий Брейтиган, вернувшийся 4 ноября из отпуска, проведенного в Германии, рассказал, что, находясь в Берлине, он отговаривал земляков от намерения поехать в СССР, тем более с семьями. Об этом узнали в советском представительстве, занимавшемся вербовкой рабочей силы, и отказали отпускнику в обратной визе. Однако тот обратился в суд, который постановил взыскать с советской стороны 790 марок, положенных ему по договору с нанимателем. В результате Брейтигану не только открыли визу, но и выплатили 200 марок, пообещав по прибытии в Москву еще 250 рублей, но дали только 50 и направили в Ульяновск.
Плодотворную коммерческую идею соотечественника подхватил рабочий Шюмель. «Я проработаю сдельно три месяца, а потом в Берлине подам в суд и получу с них по 325 рублей в месяц, как мы и должны получать», – прикидывал он. Удалось ли реализовать этот замысел, не известно.
Немножко нажиться на работодателе планировали и немецкие пролетарии Кошубато и Линц. Они намеревались уехать домой за счет советской казны, которая обязана была оплатить возвращение на родину тем, кто уезжал не по своей воле, а по каким-то причинам высылался принудительно. Реализуя этот план, оба принялись нарываться на высылку, усиленно пьянствуя и затевая скандалы. При этом Линц был настолько уверен в успехе, что заранее начал распродавать на толкучке свои вещи.
Что русскому здорово, то и немцу неплохо
Но были и те, кто уезжать пока не собирался, будучи вполне довольны своим положением, причем, как в труде, так и в личной жизни. «Благодаря плохо поставленной политико - массовой работе среди ин. рабочих, у части их среды быт нездоров. Есть несколько человек разложившегося элемента, для которых вино и женщины – основа жизни», – писали про таких чекисты. Например, некто Шюмель, который связался «с чуждым по своей идеологии нам элементом», каковым была «настроенная далеко не советски» бывшая домо и садовладельца, бывшая жена бывшего белого офицера мадам Попова, у которой Шюмель частенько ночевал. Впрочем, не только у нее, а еще у некой Пожарской «и еще одной особы». Не отставал от него и коллега Пленк, а также некоторые другие рабочие, частенько устраивавшие шумные вечеринки с вином, женщинами и разными безобразиями, например, швырянием пустых бутылок, куда ни попадя.
Между тем, интимные интрижки были чреваты не только морально-бытовым разложением некоторых представителей зарубежного пролетариата, но и вели к настоящим трагедиям: из-за инорабочего Курта Шульца насмерть отравилась ученица токаря Х. Лабитова, на похороны которой Шульцы явились всем семейством.
Провожая усопшую в последний путь, родственники нарядили ее в лучшую одежду, которую только нашли, в связи с чем, пораженные подобной неразумной, на их взгляд, расточительностью, рабочие Пленк и Эрих стали шептаться, что: «Ее все равно выроют и разденут. Здесь такой закон из-за нехватки».
В сравнении с происшедшим, обычная сугубо мужская пьянка была явлением сравнительно безобидным. А наиболее преуспели в нем товарищи Гуммель, Мюллер, Водачек, Пленк, Сках, Юхан и все тот же вездесущий Шюмель. Последний, кстати, на этой почве даже один день прогулял. Впрочем, не только он. Водачек и Гуммель 5 октября явились на завод пьяными. А когда их не пропустили через проходную, устроили дебош и прорвались-таки к рабочему место, откуда их потом пришлось все же вывести. А за неделю до этого, вечером 30 сентября, русские рабочие обнаружили Гуммеля валявшимся на земле под дождем возле Канавинской пристани. На этот раз международная пролетарская солидарность не подвела: местные пришли в иностранное общежитие, сообщили немцам о неприятности, случившейся с их товарищем и все вместе притащили его домой.
В общем, чем дальше, тем больше иностранцы врастали в местную жизнь и вливались в трудовой коллектив. Правда, порой, не совсем так, как того бы хотелось руководству города и завода. Поэтому и те, и другие старались найти корень зла, мешавший представителям немецкого пролетариата стать полноправными участникам грядущего революционного движения в Германии. И нашли! Таковыми оказались члены ВКП(б), переводчик Кон и комендант Шульц, которые «благодаря обоюдной антипатии, живут склочно, что, конечно, отражается на общевоспитательной работе с инорабочими». В конце 1931 года обоих уволили, и все сразу же наладилось! Во всяком случае, с этого момента сведения о немецких специалистах из регулярных чекистских сводок исчезли, а вопросы о недостатках в организации работы с ними в горкоме больше не обсуждались.
Эпилог
Немцы появились на заводе снова через двенадцать лет. В Ульяновск они опять прибыли за счет «принимающей стороны», и для них, как и прежде, оборудовали отдельное жилье. Только не каменный дом, а гигантские землянки общей вместимостью 1000 и 1200 человек, потому что теперь «инорабочих» оказалось куда больше, чем в первый раз – свыше 2200 человек. И трудились они уже не в механических мастерских, а на кирпичном заводе, на строительстве новых заводских цехов и на выколке изо льда сплавленной по Волге деловой древесины.
И среди этих тысяч людей, попавших на гос. завод № 3 в основном из-под Сталинграда, вполне могли оказаться те, кто уже трудился здесь двенадцать лет назад.
Источники:
ГАНИ УО Ф. 13, оп. 1. Д. 955. Л. 27, 28, 226, 227.
ГАНИ УО Ф. 13, оп. 1. Д. 993. Л. 10,10 об., 95 об., 96, 96 об.
ГАНИ УО Ф. 13, оп. 1. Д. 1003. Л. 127-142. 144.
Миронов В.А. «Неизвесная война. Ульяновский фронт». Ульяновск, 2018 г. стр. 238.
Владимир Миронов
