Новая Экономическая Политика (НЭП) была попыткой вывести страну из экономического кризиса, вызванного гражданской войной. Фактически начало НЭПу было положено на Х съезде РКП(б) 14 марта 1921 года, когда продразверстку заменили продналогом. В дальнейшем, отдельными декретами разрешался свободный товарообмен сельхозпродукцией, а также создавались условия для развития частной торговли в целом. Часть промышленности государство передавало в частные руки и так далее.

Разумеется, не остались в стороне от экономических преобразований и ответственные партийцы. Благосостояние многих из них стало заметно расти, что не могло не беспокоить партию в целом. Эта обеспокоенность отразилось, например, в резолюции о хозяйственном обрастании членов РКП, принятой XII Губпартконференцией в декабре 1922 года.

В ее развитие, 14 июня 1923-го временно исполнявший должность секретаря Симбирского губкома РКП товарищ Ермолаев разослал на места секретную телеграмму, в которой говорилось: «Препровождая при сем проект циркуляра Губкома РКП и ГКК о методах борьбы с хозяйственным обрастанием ответственных работников, предлагается детально обсудить таковой на заседаниях Укомов (Райкомов) и дать не позднее 15 июля свои соображения о возможности проведения в жизнь мероприятий, указанных циркуляром в части, касающейся уже хозяйственно обросшим членам РКП.

В отношении же недопущения дальнейшего хозяйственного обрастания, циркуляр должен быть принят немедленно»¹.

Срочность объяснялась тем, что «на почве НЭПа среди членов Коммунистической партии и ответственных работников развилось стремление обставить свою личную жизнь удобствами, переходящими в хозяйственное обрастание. Товарищи стремятся приобрести в собственность дома, роскошную обстановку и мебель для своих квартир. Золотые украшения для себя и своих жен. Заражаясь, таким образом, собственнической психологией, и забывая, что коммунисты, борющиеся против частной собственности, не должны сами обзаводиться ей. Такое увлечение личным благополучием отрывает товарищей от низов организации, выдвигает для них личное благополучие на первый план, вносит рознь в среду чл. РКП, создавая этим верха и низы, и тем разлагает всю организацию. Ввиду этого… Губком и ГКП считают необходимым заявить следующее:

Для коммунистов-крестьян, непосредственно и лично занимающихся земледелием, допускается приобретение инвентаря живого и мертвого, удобрений и всего того, что ведет к расширению и улучшению сельского хозяйства в пределах трудового хозяйства, но не допуская пользования наемным трудом, организации промышленных и торговых предприятий, как на свое имя, так и на имя членов семьи. (например, мельниц, крупорушек, лавок, постоялых дворов ит.п.) с целью извлечения из них прибыли для себя и своей семьи.

Для коммунистов, живущих в городе, и занимающих советские и общественные посты, приобретение в собственность домов, хотя бы и не на свое имя, а на имя члена семьи, считается совершенно недопустимым. Недопустимо также приобретение излишков мебели и золотых вещей, ибо приобретение последних при падении курса денег, при бешеной скачке цен на золото, является самым худшим видом спекуляции и накоплением в руках частных лиц, хотя бы и коммунистов, золота, в котором нуждается Советская Республика.

Объявляя о всем вышеизложенном, всем Укомам и Райкомам Губком и ГКК, исходя из циркуляра ЦК за № 3 от 9 мая с.г. предлагает им следить за товарищами, проявляющими склонность к хозяйственному обрастанию. Всячески пресекать такие склонности в начале путем товарищеских внушений, не останавливаясь далее перед частыми перебросками и далее исключением из партии трудно поддающихся перевоспитательному воздействию, товарищей.

Для того, чтобы установить причины, толкающие малоустойчивых чл. Партии на приобретение домов и излишней мебели, парткомы должны оказывать, в пределах возможности, давление на ГИК и УИКИ, чтобы последние приняли меры к организации национализированных домов, квартир и общежитий для товарищей, живущих и работающих в городах, и к снабжению таких товарищей необходимой мебелью со складов Комхозов за умеренную плату.

Там же, где имеются дома, купленные ответработниками после революции за время состояния их членами партии, занимающими в городе советские и партийные посты, предписать им через Укомы передать свои дома в собственность комхоза с правом пользования бесплатно этими домами известный промежуток времени по соглашению с Укомом и Комхозом на общих основаниях.

По истечении установленного времени, живущие в этих домах товарищи должны будут вносить квартплату на общих основаниях»².

Однако, как говорится, фарш, уже было невозможно провернуть назад. «Хозяйственное обрастание» разрасталось, предоставляя гражданам молодой Советской Республики невиданные прежде возможности. А поскольку ответственные партийные товарищи тоже были гражданами сугубо советскими, то и они таковыми возможностями широко и с удовольствием пользовались. Например, активно играли на городском ипподроме в тотализатор. Но не только. «Ответработники, выпускающие в бега учрежденческих лошадей, проявляют большую нервозность при их пробеге, и даже вмешиваются в компетенцию жюри, определяющего достоинство пробега» и вообще, «чувствуют себя хозяевами ипподрома и ведут себя слишком развязно, чем умаляют авторитет и учреждения, и местной власти», – говорится в секретном циркуляре, направленном горкомом РКП коммунистам-заведующим отделами советских учреждений города 4 сентября 1923 г.³

И ладно бы при «обрастании» товарищи не забывали о своих прямых партийных обязанностях. Так ведь нет!

«В настоящее время часто наблюдаются случаи, что члены РКП, несмотря на все старания сотрудников органа ГПУ, отказываются от выполнения обязанностей информаторов, несмотря на то, что часто у них на глазах наблюдаются серьезные экономические дефекты и другие злоупотребления, – официально возмущался в ноябре 1923 года ответсекретарь губкома Ермолаев. – Ставя во главу угла, что каждый коммунист – прежде всего «чекист» и обязан зорко следить за своим собственным строительством страны, надлежит напомнить всем членам партии, что в настоящей обстановке, когда напряжены все нервы и налицо близкая гроза, не может быть никаких отговорок и ссылок на занятость и нехотение работать.

Всякий отказ члена партии от работы информатора будет расцениваться, как нарушение партдисциплины, со всеми отсюда вытекающими последствиями»⁴, – подытоживал он.

Увы, но эту точку зрения теперь разделяли далеко не все коммунисты. Куда интереснее и увлекательнее им казались поступки абсолютно некоммунистические.

В апреле 1923 года в Сызрани в Парфеновском переулке был раскрыт притон, где в течение примерно полутора лет «проходило беспробудное пьянство и разврат по типу бывших домов «терпимости».

Содержателем заведениия оказался некий гражданин Попов – бывший член партии, исключенный из большевистских рядов как чуждый элемент во время партийной чистки 1921 года. Уже, будучи беспартийным, Попов трижды предавался суду, как взяточник и хулиган. А заодно, они с женой предоставляли свою квартиру для кутежей и разврата. Девушек, нанимавшихся к ним в качестве домашней прислуги, супруги спаивали «и передавал на половое использование штатным посетителям».

А вот теперь самое интересное: в числе «штатных» были работники суда, следствия, милиции, угрозыска, а также некоторые ответственные работники хозяйственных предприятий и профорганизаций, большинство из которых – члены партии Всего таковых набралось 22 человека. В том числе 7 агентов УРО, 4 нарсудьи, 2 нарследователя, 2 члена коллегии защиты, 2 члена Губсуда.

Однако, не «был узок круг этих революционеров» и не были они «страшно далеки от народа». Как раз наоборот. Правда, народ подобрался своеобразный – сплошь частные торговцы и члены коллегии защитников. Здесь же, в притоне, между ними и «элитой» велись деловые переговоры, «что стирало не только партийные различия, но даже классовые грани между ними».

А чтобы стирать оные и дальше никто не мешал, бывший начальник милиции Андреев выставил у дома Попова постоянную милицейскую охрану. Впрочем, посильную помощь в организации работы этого неформального «клуба» старались оказывать все его участники. Например, некий председатель Контрольной Комиссии, а также член ВКП(б) Лазарев, поставляли проституток.

Неизвестно, как долго мог бы еще функционировать этот полуофицальный бордель, если бы одна из его работниц – обманутых девушек, «оказавшаяся сознательнее» своих партийных и беспартийных клиентов, не сообщила о нем куда следует.

По итогам проверки, вскрывшей «грубейшие нарушения партэтики и несоблюдение элементарных основ партийной дисциплины», все виновные «жестоким образом в глазах широкой общественности осуждены и получили тягчайшие партийные взыскания и неизбежно дискредитированы перед партийными массами. А именно: 9 человек исключены из ВКП(б), остальные получили выговоры с предупреждением и лишением прав занятия ответработы на разные сроки».

Печально, но случай в Сызрани не был единичным. Красиво жить хотели и другие коммунисты. Например, некий пивовар Еронтьев.

22 августа того же года на территории пивного завода были устроены пышные торжества в честь пятидесятилетия службы означенного гражданина на ниве обеспечения граждан республики пенным напитком.

В организации торжеств участвовали местная партийная ячейка и месткомом, а также администрация пищетреста, дирекция завода и другие «заинтересованные» структуры. Начиналось все вполне пристойно: в «красном уголке» завода состоялось торжественное заседание месткома «со всеми членами союза», где юбиляру преподнесли альбом с фотографиями рабочих. Затем виновника торжества водрузили на стул, подняли над головами и импровизированная процессия во главе с представителями месткома и ячейки рабочих под звуки торжественного марша, исполнявшегося специально приглашенным оркестром из 20 человек, понесла его к накрытым столам. Когда все рабочие и начальство расселись по местам, юбиляру зачитали приветственные телеграммы от бывшего хозяина завода, а также прежних сослуживцев и приступили, наконец, к банкету. Для него на средства самого товарища Ерентьева было припасено сорок бутылок и шесть бочонков пива, два ведра вина, четыре-пять пудов коровьих языков и столько же колбасы с хлебом.

Распорядителями торжеств вообще и угощения рабочих в частности выступали члены заводской комсомольской ячейки, которые вели строгий учет «в обносе» трудящихся пивом и вином, чтобы не споить последних.

Для поддержания порядка в заводском дворе, где стояли столы, и недопущения разного рода эксцессов, по распоряжению администрации у входа был поставлен пикет, так как посторонняя публика, услышав оркестр, сбежалась со всей округи и повисла на заборе, любуясь устроенной пирушкой,

Несмотря на строгий комсомольский надзор, участники банкета все же изрядно охмелели и нетвердо бродили по двору, вызывая у администрации беспокойство за… судьбу завода. Поэтому ближе к полуночи руководство распорядилась торжество свернуть, а его участникам разойтись. И разойтись они, конечно, согласились, и разошлися, то есть расходились – добавив по дороге еще по «маленькой», рабочие устроили в городе и окрестностях множество скандалов и драк. А администрация всю ночь охраняла завод, опасаясь, чтобы с ним чего не случилось. Однако, все обошлось – и город и предприятие в общем уцелели.

Но если на пивзаводе массовая пьянка имела характер разовой акции, то работник Внуторга партиец Валеев пьянствовал на постоянной основе. Партийная же ячейка смотрела на это сквозь пальцы и никаких мер не к нему не принимала. Когда, наконец, райком все же указал партийцам на необходимости привлечь товарища к партответственности, ячейка вынесла странноватое постановление, где говорилось, что Валеев: «Выпивает, очевидно, за счет благополучия семьи».

А в Карсуне отличился член местной парторганизации и волостного исполкома Асташин. Напившись пьяный, он зашел в церковь во время венчания комсомольца, присоединился к хору и начал петь, а потом принялся читать апостольское чтение.

Свое некоммунистическое поведение позже он объяснял тем, что, приехав в Карсун по служебным обязанностям и исполнив их, сильно устал. Чтобы взбодриться, зашел в дом одного крестьянина, где продавали водку, и с устатку выпил. На обратном пути, проходя мимо церкви, услышал хоровые песнопения, и, будучи любителем таковых, решил присоединиться. А после захотелось почитать апостол.

Неуставное проявление усталости коммуниста расценили, как хулиганство, за которое Асташин получил три месяца заключения и был исключен из партии.

Тоже в Карсуне в троицын день кандидат в члены партии Журкин, напившись пьяный, устроил скандал и дебош на улице, за что по распоряжению заместителя секретаря ячейки был арестован милицией и отправлен в арестное помещении, откуда сбежал, выломав дверь. Оказавшись на воле, будущий партиец раздобыл где-то кинжал и, размахивая им, отправился к обидчику- заместителю, угрожая, что все равно его зарежет, однако по пути был обезоружен односельчанами.

Неприятная история случилась и в Майне, где группа хулиганов напала на гражданку Клещеву, утащила ее в разваленный сарай и изнасиловала.

Но когда началось следствие, член сельсовета и коммунист Гаранин, вместо того, чтобы всячески содействовать органам, наоборот, стал им всячески препятствовать, «мобилизуя общественное мнение в защиту преступников» и «доказывая, что это явление в условиях Майны не есть что-то странное». А затем, мобилизовав местных комсомольцев и некоторых беспартийных, организовал сбор подписей в защиту насильников. И селяне эти подписи ставили, «доверяя Гаранину, как к члену партии и члену сельсовета».

В эту нездоровую ситуацию пришлось даже вмешаться представителям уездного парткома. Они созвали сход, где разъяснили важность объективного расследования случившегося и справедливого наказания виновных, после чего многие из подписавшиеся (за исключением кулаков) свои подписи отозвали. И наоборот, стали требовать применения к насильникам самых строгих мер наказания.

Однако все описанное выше буквально меркнет на фоне похождений Старшего Следователя Ульяновского Губсуда по Сызранскому уезду по фамилии Мотин. Эту должность он получил в май 1926 года, едва приехав в Сызрань. Однако прослужил на ниве пролетарского правосудия новоявленный следователь недолго, вскоре попытавшись скрыться, похитив два револьвера «Наган», а также присвоив по поддельным документам казенные 78 рублей.

Вот тут и стали выясняться любопытные подробности биографии бывшего правоохранителя. Оказалось, что в 1920 году он был судим, и приговорен к 10 годам тюремного заключения. Однако спустя всего два года – в двадцать втором – был уже на свободе и через Астраханский Губком, скрыв судимость и присвоив фамилию Минеевского, получил ответственную должность в Губревтрибунале, где также совершил целый ряд преступлений и был приговорен к расстрелу. Однако Верховный Суд заменил высшую меру десятью годами отсидки.

Спустя еще два года за преступления по службе Астраханский Губсуд добавил ему еще три года со строгой изоляцией. Но уже в ноябре 1925-го Мотин-Минеевский от дальнейшего отбытия наказания был освобожден по болезни.

Однако состояние здоровья не помешало аферисту в 1926 году совершить еще ряд преступлений, теперь уже в Саратовской губернии и заработать еще три приговора. Так, в саратовском издательстве Комакадемии по подложным документам он получил 10 тысяч рублей, но распорядиться ими не успел. При обыске у задержанного обнаружили фальшивые бумаги, подтверждавшие его якобы безупречную службу в различных советских и общественных организациях.

Удивительно, но в том же 1926 году Мотин поступил на службу в Рабоче-Крестьянскую Инспекцию Калмыцкой республики, где похитил печать РКИ и с ее помощью произвел себя в партийные кандидаты. С этими бумагами аферист переехал в Чечню, где был назначен помощником прокурора республики.

Дальнейший карьерный рост привел Мотина-Минеевского в Северо-Кавказский краевой суд на должность старшего следователя в Краснодаре, где в горрайкоме взамен самодельного временного кандидатского удостоверения он ухитрился получить настоящий полноценный партийный билет, с которым и прибыл в Симбирскую губернию.

Во время этих должностных скитаний всего за год Мотин успел два раза женится и развестись.

Но даже оказавшись в Симбирском домзаке, бывший «помощник республиканского прокурора и старший следователь» не унывал, развлекаясь тем, что кошмарил местное начальство рассказами, будто из Москвы уже едет его приятель, тоже старший следователь, который его из тюрьмы непременно вытащит, после чего бывший узник вновь вернется на службу в прокуратуру.

К сожалению, дальнейшая судьба афериста не известно, но не исключено, что его тюремные прогнозы сбылись⁵ и он еще какое-то время продолжал «жить красиво».

Начинался 1928 год. Политика НЭПа близилась к закату. А вот привычка к «хозяйственному обрастанию» и разгульной жизни некоторых товарищей никак не покидала.

11 апреля к члену Бюро Горрайкома ВКП(б), заведующей Отделом Работниц Кузнецовой пришли несколько женщин. Делегацию возглавляла член Горсовета Абызова. В присутствии товарок она рассказала о безобразных проводах, устроенных по поводу отъезда к месту новой службы заведующего Губвнуторгом товарища Абызова. Но не только. Делегатки также утверждали, что в квартире члена партии, Начальника Губернского Административного Отдела Козлова часто происходят пьянки и игра в преферанс на крупные суммы. А в квартире заведующего Горкоммунотделом Неудачина – собираются любители игры в очко. Причем, приглашаются туда не только члены партии, но и беспартийные…

В подтверждение сказанного, Абызова передала Кузнецовой письмо на имя Председателя Губисполкома тов. Рыбочкина с приложенными к нему собственноручными расписками, выданными ей Абызовым и неким Титовичем, с обещаниями прекратить пьянство.

Весь полученный компромат Кузнецова отправила Первому секретарю Ульяновского Горрайкома ВКП(б) Яковлеву, сопроводив послание своими комментариями. В частности о том, что факты, изложенные в письме Абызовой, наводят на мысль о том, что в Ульяновске имеет место нечто очень похожее на происходившее несколько лет назад в Сызрани, в Парфеновском переулке.

В сопроводиловке также содержалась просьба «принять соответствующие меры к ликвидации этих пьяных безобразий и картежной игры на квартире коммунистов, предварительно произведя соответствующее расследование… Кроме этого, – добавила в заключении член бюро, – зять Абызовой, фамилию не знаю, недавно исключенный из партии, аппелирует к ЦКК, прилагая в копии настоящее письмо. Поэтому считаю, что принятие срочных мер крайне необходимо»⁶.

Неизвестно, получил ли этот «сигнал» какое-то продолжение. Во всяком случае, до середины тридцатых годов.

1^ ГАНИ УО Ф. 1, оп. 1. Д. 603, л. 11.

2^ ГАНИ УО Ф. 1, оп. 1. Д. 603, л. 13.

3^ ГАНИ УО Ф. 1, оп. 1. Д. 603, л. 23.

4^ ГАНИ УО Ф. 1, оп. 1. Д. 603, л. 35.

5^ ГАНИ Ф. 1, оп. 1. Д. 1291. Л. Л. 184-186

6^ ГАНИ Ф. 13, оп. 1, т.1. Д. 775. Л.107.

Владимир Миронов