Если вы, уважаемый читатель, отправитесь по улице Гагарина из центра в сторону проспекта Нариманова и, не доезжая до него, на последнем перекрестке свернете направо, то окажитесь на улице Кролюницкого, названной так в честь одного из участников симбирской группы РСДРП начала прошлого века.

(на фото - План губернского города Симбирска. 1904-1905 гг. ГАУО. На плане красным кружком выделен район Кирпичных сараев, находившийся за чертой города. Источник фото - https://vk.com/wall-107791040_2413)

Сегодня улица имени Кролюницкого – почти центр города (во всяком случае, риелторы говорят именно так). А вот сто лет назад это была северная городская окраина, и называлась она Новой линией, а точнее – Новой линией кирпичных сараев. Однако, если вы думаете, что это название улочка получила из-за того, что сараи всех живших здесь обывателей были добротными и сплошь сложенными из кирпича, то ошибаетесь. Кирпичными сараями назывался пустырь, лежавший за северной окраиной Симбирска.

Вот что сказано о нем в «Симбирской энциклопедии»: «Кирпичные сараи - местность, находившаяся на северной окраине г. Сим­бирска и называемая так в 19 в. и пер. пол. 20 в. занимала терр. на юге в преде­лах ул. Новая линия (ныне ул. Кролю­ницкого), на западе Казанская дорога (проспект Нариманова), на востоке доро­га в дер. Поливну (ул. Радищева), на се­вере до современной ул. Симбирской. Здесь с нач. 19 в. добывалась глина для выделки кирпича. Поэтому территория К.С. была изрыта большими, более или менее глубокими, ямами и застроена кир­пичными заводами. В ямах, сохранившихся от прежних, уже оставленных заводов, стро­ились землянки, где селились люди, не имевшие никаких средств к существова­нию и без определенных занятий. К.С. были симбирскими трущобами… Здесь было опасно не только ездить, но и ходить, особенно в ночное время. Ввиду этого с 1884 городская дума начала при­нимать меры к приведению в порядок К.С. Некоторые ямы были засыпаны, некото­рые огорожены, многие из землянок унич­тожены, а их обитателям выданы пособия для переселения в другие части города, а даль­нейшая постройка землянок запрещена. Существующие землянки оставлены бы­ли только на десятилетний срок, до 1 янв. 1895. Однако с наступлением этого срока оказалось невозможным освободить это место от землянок, т. к. их жители не в состоянии были переселиться на другое место без пособия от города. Город же не имел средств помочь им в этом. Срок су­ществования землянок был отложен еще на 10 лет. Ликвидировать землянки не удалось до самой революции. Позднее вместо землянок здесь стали строиться де­ревянные дома, многие ямы были засыпаны. Часть из ям заполнились грунтовыми во­дами и в них образовались небольшие не­проточные водоемы, которые со временем превратились в болота и свалку мусора из ближайших домов».

Вот такая неприглядная была картина. Но именно здесь, на Новой линии, на границе трущоб и разыгралась история, по понятным причинам не вошедшая в официальные полицейские хроники, однако от того не менее занятная.

Ночью в темном переулке

Поздней ночью с 1 на 2 февраля 1913 года по той самой Новой линии шли трое. Городское освещение еще не добралось до окраин, поэтому идти было трудно – сапоги скользили по натоптанному снегу и поздние прохожие то и дело оступались и поскальзывались, ударяя по промерзлой земле ножнами полицейских шашек. Все трое были представителями власти. Впереди, одетые в длинные шинели, неуклюже двигались городовые Григорий Дмитриев Засыпалов и Федор Васильев Прокофьев. Из-под форменных башлыков, валил пар от тяжкого дыхания, вызванного натужной ходьбой по скользкому насту. Замыкал шествие одетый в штатское начальник симбирского сыскного отделения Петр Иванович Мицкевич.

Иногда луна выползала из-за туч, серебря сугробы, и тогда на улице становилось чуточку светлее. И вот в одно из таких «окон» полицейские увидели мелькнувшую впереди черную размытую человеческую тень. Видимо, неизвестный собирался перебежать мостовую, чтобы скрыться в земляных трущобах «кирпичных сараев», но, заметив полицейских, метнулся назад, притаившись в глубокой тени какого-то забора.

- Это еще кто? – Спросил Мицкевич. – Кого нелегкая по ночам носит?

- Сейчас узнаем, Ваше благородие, - откликнулся Засыпалов, и, придерживая шашку, побежал вперед. Топот его сапожищь гулко разносился по пустой улице. А потом над сугробами, словно глас небесный, упруго прокатился грозный рык городового:

- А ну стой! Каналья!

Во дворах залаяли собаки.

Луна, словно испугавшись, вновь скрылась за тучами, как будто кто-то невидимый привернул фитиль керосиновой лампы, и на улице опять сделалось темно.

- Может помочь ему? - Спросил Мицкевич.

- Не надо, справится, - уверенно ответил Прокофьев. – Сейчас приведет.

И, правда, вскоре впереди, там, куда убежал Засыпалов, послышались тяжелые шаги, а на фоне сугробов показались две едва заметные тени. Снег скрипел уже под двумя парами ног.

- Спымал? – поинтересовался Прокофьев.

- А то! - Донеслось из темноты.- Куды он денется то?

Вскоре перед полицейскими материализовался огромный, как медведь Засыпалов. Башлык его сбился на спину, круглая кубанка с жестяной бляхой съехала на затылок. Городовой все еще тяжело дышал, запыхавшись от бега. Его круглое лицо, разгоряченное, красное от мороза и физических усилий, источало густой пар.

- Вот, - он толкнул вперед сгорбленного мужичонку, одетого в темный овчинный полушубок и меховой малахай, из-под которого грязными махрами свисали спутанные волосы.

- Ишь, притаился в уголочке и думает, я его не разгляжу, - возбужденно рассказывал Засыпалов. – От меня, брат, не спрячешься! Я вас, варнаков, сквозь землю разгляжу! Так, что ли, Прокофьев!? – обратился он за поддержкой к сослуживцу.

- Само собой, - самодовольно отозвался тот.

- Вот я и говорю, - продолжал Засыпалов, - притих и сидит. Я его – за шкирку, глядь, а под ним мешок. Вот.

С этими словами полицейский бросил на снег чем-то набитый дерюжный куль, который до этого держал в руке.

Мицкевич тронул мешок носком сапога и обратился к задержанному:

- Что в нем?

- Отвечай их благородию! - Вздернул Засыпалов мужичонку за шиворот.

Но тот лишь бормотал что-то нечленораздельное.

- Кажись, не по-нашему, - произнес Прокофьев, прислушиваясь к непонятным звукам.

- Татарин, наверное, - предположил Засыпалов, и вновь тряхнув неизвестного за шиворот, громко спросил, - Ты татарин? По-русски не понимаешь?

Задержанный энергично замотал головой, из чего выходило, что полицейский угадал.

- Ладно, бери его и пошли в участок. Там в тепле и при свете разберемся, кого словили, - распорядился Мицкевич.

- Пошли! – Городовые взяли «пленника» под руки, а Прокофьев, подняв с земли мешок, положил его задержанному на спину:

- Тащи. Чай не барин. Лакеев тут нету.

Они свернули на Буинскую (не сохранилась) и зашагали в сторону второй полицейской части, которая располагалась на углу Ярмарочной площади (ул. Можайского) и ул. Лисиной (ныне ул. Федерации 29, здание института экономики и бизнеса).

Черный человек

Мороз подгонял ходоков и они, сами того не замечая, ускоряли шаг. Тропинка, натоптанная вдоль забора, становилась все уже. Высокий сугроб справа все плотнее прижимал ее к ограде. Идти вряд было уже невозможно, и маленькая команда непроизвольно перестроилась в колонну. Возглавлял ее монументальный Засыпалов. Следом семенил «арестант» с мешком на плече. Его время от времени подгонял легкими тычками ножен в спину, шедший следом Прокофьев. Замыкал шествие Мицкевич.

Начальник сыскного шагал, засунув руки в карманы короткого пальто. Голову он втянул в плечи, над которыми возвышался поднятый меховой воротник, упиравшийся верхним краем в суконную кепку с застегнутыми на макушке «ушами». Петр Иванович уже изрядно продрог и мечтал о том, как придя в теплый околоток, он сперва прижмется к огненно горячей печке. А дежурный надзиратель нацедит ему из казенного самовара густого, сладкого чаю. И как он, обжигая ладони, возьмет в руки горячую фаянсовую кружку и будет, осторожно прихлебывая, цедить в себя горячий ароматный напиток. Пока весь холод не растопится, не вытечет с потом из озябшего тела…

Однако, надолго задержаться в плену сладостных чайных грез сыщику было не суждено. В холодную февральскую ночь его вернул неясный шум впереди и последовавший за ним громовой рык Засыпалова:

- Куда!!! Мать твою!!! Стой!!! Пристрелю, собачий сын!!

В два прыжка Мицкевич оказался во главе своей маленькой колонны. Городовые топтались у открытой калитки в заборе, пристально вглядываясь в темноту небольшого двора.

- Я вперед прошел, - принялся объяснять Засыпалов, - а он шмыг во двор… Я думал, Прокофьев его держит… А он – шмыг и нету…

Прокофьев виновато переминался сапогами по снегу:

- Виноват, Ваше благородие… Задумался… А этот… Кто ж подумать-то мог…

- Виноватых потом искать будем, - зло огрызнулся сыщик. И теплый околоток, и самовар, и горячий чай с сахаром отодвигались на неопределенное время. Мицкевич тяжело вздохнул и спросил уже спокойно:

- Куда побежал, видели?

- Вроде, вон за тот сарай спрятался, - Прокофьев указал варежкой в глубь двора, где угадывалось какое-то сооружение – то ли сарай, то ли флигель.

- Вроде. Вроде… - опять накатило раздражение, но Петр Иванович сдержал его. – Значит так, ты – он указал на Прокофьева, - идешь справа. А ты – слева. Я караулю здесь, чтобы не выскочил. Ясно?

- Так точно, рявкнули городовые и медленно двинулись во двор, каждый в свою сторону.

Луна по-прежнему пряталась за тучами, будто не желая помогать полиции. Снег скрипел под осторожными шагами, подчеркивая глубокую ночную тишину, окутавшую город.

Мицкевич снял перчатку и сунул руку в карман, намереваясь закурить и хотя бы так немного согреться. Как раз в этот момент ночной мрак и взорвал резкий глухой хлопок. Городовые бросились в стороны. Один укрылся за поленницей, другой рухнул в сугроб, прикрывшись им, как бруствером окопа. Мицкевич отпрянул за калитку.

- Кажись, стреляет, каналья, - донесся до него голос Засыпалова.

- Все целы? – Спросил сыщик.

- Все, - ответил Прокофьев.

Мицкевич сунул руку за пазуху, нащупал рукоятку браунинга, вытащил его из тепла на мороз, передернул затвор, подумал, и поставил пистолет на предохранитель. Потом из другого кармана достал свисток и два раза пронзительно свистнул, что означало «нужна помощь». Спустя несколько секунд ему ответили – один продолжительный свисток донесся откуда-то слева, а чуть погодя – еще один - с другой стороны.

Лежать на снегу было холодно, и вскоре Засыпалова стала колотить мелкая дрожь. Он решил встать, чтобы осмотреться. Но лишь только из-за поленницы появился кончик его башлыка, как из-за сарая снова грянули выстрелы – сперва один, а потом еще один. Городовой снова упал в снег, а из-за сугроба дважды грохнул револьвер Прокофьева. Двор озарился яркими вспышками, и Засыпалов увидел человека, бегущего от сарая к противоположному от калики забору.

- Уходит! – Крикнул он товарищам, и, выхватывая из кобуры свой наган, бросился следом. Об опасности он уже не думал, его захлестнул азарт погони. Длинные полы шинели мешали бежать, шашка путалась в ногах, сапоги вязли в сугробе, наметенном у забора. Неизвестный уже перемахнул через него. Городовой увидел слева поленницу, быстро взобрался на нее и, перевалившись через дощатую изгородь, рухнул в снег с другой стороны. Осмотревшись, полицейский понял, что находится во дворе дома, выходившего фасадом на соседнюю, Миллионную улицу (ныне ул. Островского), куда вела низкая темная арка, в дальнем конце которой как будто мелькнула чья-то тень.

Засыпалов бросился в погоню. Едва выскочив из арки, он снова услышал знакомые хлопки. Ответил двумя выстрелами на звук и отпрянул под кирпичный свод. С улицы раздались два коротких свистка. Засыпалов ответил одним длинным и осторожно выглянул наружу. Со стороны Северного выгона (ныне ул. Тухачевского) в его сторону с револьвером в руке бежал сослуживец - городовой Панкрат Харитонов.

- Видел кого? – Переводя дух, спросил Засыпалов. – Он вроде на тебя побежал.

- Бежал, да не добежал, - ответил Харитон. – Ты как пальнул, я к стенке прижался, а этот, будто под землю провалился. Там вон, - Харитонов махнул револьвером себе за спину, - калитка есть. Наверное, туда ушел. Больше некуда.

- А она куда ведет?

- Да вот в этот же двор, откуда ты выскочил.

И словно в подтверждение его слов, со стороны арки затрещали выстрелы…

* * *

Пока Засыпалов лазил по заборам и палил в февральскую ночь, к Мицкевичу прибыло подкрепление. Возле калитки, которую он караулил, остановились легкие санки и из них выбрались Исправник первой части Виктор Яковлевич Скумс и надзиратель сыскного отделения 1 разряда Тихон Семенович Полозов. С ними были стражники Ефим Петров и Федор Иванов.

Мицкевич как раз рассказывал им о случившемся, когда со стороны Миллионной грохнули выстрелы, а потом залились трелями полицейские свистки. Прокофьев, который все это время топтался во дворе, хотя и вылез из своего сугроба, вдруг закричал:

- Вон он, Ваши благородия! Вон он! Обратно через забор лезет!!

Действительно, над оградой, разделявшей дворы, той самой, через которую несколько минут назад перебрался Засыпалов, возникла темная человеческая фигура.

Прокофьев вскинул револьвер и выстрелил, почти не целясь. Дважды кашлянул огнем и браунинг Мицкевича.

* * *

Услышав выстрелы, Харитонов с Засыпаловым бросились во двор и увидели фигуру человека, сидевшего на заборе.

- Ага! Попался!! – Взревел Засыпалов. – Не стреляй! Я его живым возьму!

Секунду подумав, фигура скользнула с забора навстречу выстрелам.

* * *

- Кажись попали, - радостно закричал Прокофьев, заметивший, как человек, сперва рухнул в снег, а потом прихрамывая, побежал к сараю, за котором прятался в начале облавы. Дверь оказалась не заперта, и незнакомец юркнул внутрь.

- Все, теперь не уйдет, - проговорил Мицкевич. – Окружаем его. Только осторожно.

И полицейские двинулись в глубь двора, охватывая сарай полукольцом.

- Запевалов! Ты живой?- крикнул в темноту начальник сыскного.

- Так точно, живой, ваше благородие! И здоровый! - Донеслось из-за забора. – Мы тут с Харитоновым на пару!

- Там и оставайтесь! Этот в сарае! Не давайте ему выйти – дверь с вашей стороны. Понял?

- Так точно, понял. Не уйдет, собачий сын!

- Сарай окружен! Выходи и сдавайся! – Включился в спецоперацию Скумс.

На какое-то время наступила тишина, а потом из сарая вновь раздались резкие хлопки.

- Как-то странно он стреляет, - проговорил Полозов. – Не пойму из чего. Как думаешь, какое у него оружие? – Обратился Полозов к стоявшему рядом стражнику.

- Да кто ж его поймет, ваше благородие, - отозвался Петров. – На револьвер, вроде, не похоже. Может браунинг какой?

- Вот снесет тебе башку, и узнаешь, - зло отозвался Мицкевич. Вся эта канитель ему изрядно надоела. – Похоже, сдаваться он не намерен. Что будем делать, господа? Давайте думать, пока окончательно все не околели от холода.

- Подпалить к дьяволу эту халабуду, сам выскочит, - предложил Полозов. Повисла пауза.

- А, что? В этом что-то есть, - проговорил, наконец, Скумс. – Только чем подпаливать?

- Это мы запросто. Это с нашим удовольствием, - засуетился Прокофьев, и принялся отдирать бересту с поленьев, за которыми они укрывались. – Это мы запросто, -приговаривал он, наматывая тонкие берестяные листочки на ножны шашки. – Подпалим за милую душу.

Наконец, импровизированный факел был готов. Городовой порылся в кармане, вытащил кремень с кресалом и принялся высекать искру на бересту.

- Вот, возьмите лучше это, - Скумс протянул изящную зажигалку.

- Нет, ваше благородие. Вы уж лучше сами. У меня пальцы для такого тонкого механизму не подходящие, - засмущался Прокофьев.

Огонек, прикрытый широкой ладонью, испуганно затрепетал на морозе.

- Сначала давайте еще раз предложим ему сдаться, - предложил Полозов и крикнул:

- Эй! В сарае! Выходи по-хорошему, а то сгоришь к лешему!

И снова в ответ знакомые уже хлопки.

- Вы меня только прикройте, - попросил Прокофьев. – А уж я подпалю.

Несколько стволов в разнобой ударили по сараю. Полетели щепки.

Городовой выскочил из укрытия, сделал два больших шага, широко размахнувшись, метнул горящую бересту с кончика ножен прямо под деревянную стену и тут же юркнул обратно за поленницу.

Взгляды полицейских уперлись в крохотный костерок.

Несколько секунд огненный язычок осторожно и неуверенно ощупывал почерневшую доску, а потом, будто зацепившись за что-то, резво полез верх по стене, делаясь все ярче и прожорливей. Вскоре занялась крытая тесом крыша. В небо потянулся белесый дымный столб.

Во дворе стало светло. Черные хлопья сажи взвивались вверх, и, точно черные листья, медленно кружась, опадали на снег.

Как завороженные полицейские смотрели на пламя.

- Неужто, сгорит? – дрогнувшим голосом ни к кому не обращаясь, спросил Прокофьев, и стал истово креститься. – Боже милостивый, спаси раба своего… - бубнил он себе под нос.

Однако погибать в огне неизвестный не собирался.

- Не стреляйте! Сдаюся!! – донесся из сарая придушенный кашлем голос. Дверь распахнулась и вместе с клубами дыма, наружу вывалился совершенно черный человек. Упав на колени, он жадно хватал ртом свежий морозный воздух и, сгребая черными от сажи руками белый снег, вытирал им почерневшее лицо.

- Сарай тушите! - Приказал пристав городовым. – Снегом закидывайте. У хозяев воды спросите! И пока подчиненные боролись с огнем, сыщики подхватили задержанного под руки и повели его на улицу, к саням, не сразу заметив, что он припадает на одну ногу, а по снегу за ним тянется темно-красный кровяной пунктир.

Следствие.

Оно шло долго и непросто. Для начала требовалось установить личность задержанного, поскольку никаких документов у него при себе не было.

При задержании неизвестный назвался крестьянином деревни Нурлат, Буинского уезда Симбирской губернии Сафой Зарифовым и признался в совершении кражи из какой-то лавки. Мешок с добычей задержанный, как раз нес на плече, когда его заметили полицейские. Проходя под конвоем по улице Буинской, он, увидел открытую калитку, вырвался из рук городовых, вбежал во двор и, перепрыгнув через забор, скрылся. Побродив по темным улицам, случайно оказался в каком-то дворе. Там была пустая избушка, в которую он зашел погреться. Вдруг набежала полиция, и его задержали. Точнее, сам сдался после того, как его случайное убежище подожгли. Почему не вышел раньше? Так боялся – полиция палила по сараю, хотя он и кричал им, что сдается. Зачем убежал? Чтобы не попасть в тюрьму за кражу. А отстреливался из игрушечного пугача. Настоящего оружия у него не было.

Этих показаний задержанный придерживался настойчиво даже после того, как его односельчанин Вафа Зарифов не признал в нем своего брата Сафу.

Лишь 19 июня, спустя четыре с половиной месяца после задержания, неизвестный назвал, наконец, свое настоящее имя. И тут выяснилось, что у него были весьма веские причины прятаться от властей и выдумывать себе псевдонимы.

На самом деле той февральской ночью в руки полиции попал некто Загретдин Тазетдинов Мухамедьяров крестьянин с. Нурлат, Студенецкой волости Бугульминского уезда Симбирской губернии, 33 лет. Рожден 10 февраля 1879 года, рождение брачное, татарин, малограмотный, вдовец, недвижимого имения не имеет, род занятий – землепашество, чернорабочий.

За покушение на убийство кандидата на должность околоточного надзирателя Богуславского в г. Царицине 2 декабря 1907 года был осужден приговором Саратовского окружного суда к лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на 10 лет. Бежал с Бархатовских каменноугольных копий Александровской центральной пересыльной тюрьмы 28 августа 1912 года.

Однако, даже признавшись, Мухамедьяров при последующих допросах продолжал уверять, что на самом деле он - Сафа Зарифов. И готовить побег из Симбирской тюрьмы, где содержался. Однако снова вырваться на свободу ему не удалось. И очень скоро следователь стал замечать у подследственного признаки умственного расстройства.

Освидетельствование 27 сентября 1914 г. в казанском Окружном Суде признало Мухамедьярова страдающим сумасшествием в форме галлюцинаторного психоза. После чего он был помещен для излечения в Казанскую Окружную лечебницу душевно-больных, где пробыл почти год - до 8 июня 1915 года, когда был выписан, как выздоровевший.

По освидетельствованию Мухамедьярова уже в Симбирском Окружном Суде 24 августа того же года, он был признан находящимся в нормальном состоянии умственных способностей…

Суд

Судебные слушания по делу ночного стрелка начались в Симбирском Окружном Суде только 4 марта 1916 года. Председательствовал на них Д.Т. Сушков. Членами суда были С.М. Сахаров и А.С. Осовицкий. Обвинение поддерживал Товарищ прокурора Н.Ф. Сушевич. Защищал подсудимого помощник присяжного поверенного С.А. Попов.

Целый день суд изучал материалы дела и допрашивал свидетелей, среди которых были главным образом чины полиции, участвовавшие в той памятной «спецоперации».

Так, Засыпалов сообщил, что в чулане хибары, в которой скрывался неизвестный, были найдены патроны к браунингу, а в стенах были видны следы от пуль, но от чьих именно, он не знает, т.к. перестрелка велась с обеих сторон. Пугач был найден у окна подожженной хибары.

Стражник Иванов сказал, что не знает, из чего стрелял неизвестный, но ему показалось, что звуки его выстрелов были более глухими, чем звуки выстрелов сыщиков.

Его коллега Петров подтвердил, что неизвестный стрелял нечасто, реже, чем можно стрелять из револьвера и звуки его выстрелов были не сильнее звуков выстрелов из «Нагана».

По словам свидетеля Мицкевича, при осмотре подожженной хибары, в ней нашли гильзы от браунинга, 1 пулю и несколько пробок (служащих пулями для пугача), а также сам пугач, валявшийся около хибары. Еще несколько штук обнаружили в мешке неизвестного. Все они оказались похищенными в ту же ночь из лавки.

Выслушав эти показания, суд пришел к «несомненному убеждению, что подсудимый при задержании его в ночь на 2 февраля 1913 года стрелял в чинов полиции из револьвера-игрушки, известной под названием «пугач», выстрелы из которого, очевидно, не могли представлять какой-либо опасности для них, и лишь в ночной темноте и во время преследования подсудимого и борьбы с ним, могли показаться им выстрелами из огнестрельного оружия. Никто из свидетелей не видел револьвера в руках подсудимого при преследовании и такового не оказалось у него при задержании, а также не было найдено и на месте преступления».

При этих обстоятельствах суд счел вину подсудимого по первому пункту обвинения – в вооруженном сопротивлении полиции при задержании - не доказанной, и по этому эпизоду его оправдал.

А вот по факту побега подсудимого с каторги обвинение было, что называется «железным». И «принимая во внимание крайнее невежество и умственную неразвитость его, Окружной суд признал справедливым назначить Мухамедьярову таковое в низшей мере, а именно – одиночное заключение на 25 дней с продолжением срока каторжных работ, определенных ему приговором Саратовского Окружного суда». К не отбытым 5 годам 3 месяцам по первому приговору, присоединили еще 6 лет уже по новому, и того – 11 лет три месяца ссылки в каторжные работы.

Вот так закончилась эта история. И сегодня, проходя по сильно изменившимся улицам Новой линии (Кролюницкого) или Милионной (Островского), вспомните, что разворачивалась она где-то здесь.

Источник фото - https://vk.com/wall-107791040_2413