Гражданская, а потом еще и польская войны, голод, эпидемии, бандитизм делали жизнь в стране очень и очень непростой. Тем не менее она брала свое и люди, приспосабливаясь к невыносимым, порой, условиям, старались как-то наладить свой нехитрый быт. А власть в меру своих сил им в этом помогала.

Листая протоколы заседаний Симбирского горсовета тех лет, невольно погружаешься в бездонную пучину самых разных, часто мелких, иногда – более серьезных и довольно важных, но, в любом случае, ежедневных дел: выделение материалов на ремонт и покраску забора, починка дымовой трубы на крыше, уборка конского навоза с городских улиц…

И если все это многообразие пестрых, разнокалиберных фрагментов и фрагментиков, словно кусочки мозаичной смальты, скрупулёзно сложить вместе, то, в конце концов, можно получить единую, вполне точную и объективную картину городской жизни начала двадцатых годов прошлого века. Однако, дело это сложное и, главное, долгое. Поэтому, отложив его на потом, обратим внимание лишь на отдельные, наиболее крупные и важные для большинства симбирян фрагменты будущей городской мозаики. Например, на открытие так называемой «горсоветовской», или как бы сейчас сказали, муниципальной прачечной.

Как к штыку приравняли белье

Дело было, безусловно, нужное, и не только потому, что облегчало жизнь домохозяйкам, особенно в условиях повального дефицита мыла и вообще любых моющих средств. Главной задачей этого санитарно-гигиенического заведения была борьба с эпидемиями. Не случайно чрезвычайная эпидемическая комиссия 21 января 1920 года приняла решение о выдаче красноармейского пайка прачкам и сортировщикам белья, трудившимся в прачечной Горсовета. То есть стирку, по сути, приравняли к военным действиям, поскольку болезни косили людей ничуть не меньше, чем неприятельские пули и снаряды.

Однако ни одно большое и важное дело никогда не обходится без шероховатостей и издержек. Появились они и здесь: белье, сданное трудящимися в городскую прачечную, зачастую к владельцам больше не возвращалось, теряясь где-то между корытом и сушильней. Для многих такая утрата была буквально невосполнимой, поскольку поношенная рубаха или штаны сплошь и рядом составляли весь наличный гардероб человека, и заменить пропажу было просто нечем, а купить другую вещь – не на что. В таких случаях свои материальные претензии, пострадавшие обращали к владельцу промывочного заведения – Горсовету. Но в скудном городском бюджете подобные расходы не предусматривались, в силу чего просители поучали отказ.

Со временем претензий накопилось столько, что вопрос о выплате гражданам компенсаций за белье, «похищенное из прачечной Горсовета», вынесли на заседание Симбирского Горисполкома, состоявшееся 23 января. Взвесив финансовые возможности, участники совещания решили всех заявителей «препровождать в отдел социального обеспечения», где выдавать каждому пострадавшему… нет, не деньги, а удостоверения о том, что у него действительно в прачечной пропало белье. Каким образом этот официальный документ с печатью мог заменить, например, утраченные брюки, в решении не уточнялось.

Фирмы веников не вяжут…

Впрочем, денег не хватало не только на компенсации обворованным. В феврале председатель губисполкома Гимов, «озабочиваясь сохранением общего революционного порядка и правильной жизни приютов», обратился в Симбирский городской Совет с настоятельным предложением удовлетворить в первоочередном порядке требования городских приютов и богаделен, которые, по словам предисполкома, находились «в ужасающем состоянии. Дети разуты, раздеты, печи в неисправности, в зданиях холод, санитарное состояние весьма неудовлетворительное. Причина этому заключается в том, что требования руководителей приютов и богаделен не удовлетворяются или если удовлетворяются, то не полностью».

Едва успев разобраться с «богоугодными» заведениями, власть столкнулась с новой проблемой: угрозой очередного бунта на Патронном заводе. На этот раз причиной назревавшего недовольства стала нехватка… гробов, привилегия быть похороненными в каковых на тот момент принадлежала исключительно представителям передового отряда симбирского пролетариата – рабочим-«патронникам».

По словам заведующего похоронным бюро товарища Сиротинина, причиной случившегося дефицита стал отказ Горсовета и Гублескома не только отпустить его скорбному ведомству пиломатериалы, но и превратить таковые в готовые изделия. Отказала в древесине даже администрация самого Патронного, согласившись лишь поучаствовать в непрофильном производстве домовин, но исключительно «из материала заказчика». А поскольку тот в лице горрайсовета, как уже говорилось выше, в древесине отказал, то и надежды рабочих на приличное последнее пристанище грозили быть похороненными.

Обо всем этом Сиротинин доложил на заседании исполкома заволжских слобод, состоявшемся 1 марта 1920 г. Однако максимум, чем тот мог помочь скорбных дел мастеру, были искреннее сочувствие и добрый товарищеский совет. Последний состоял в том, чтобы заведующий как можно скорее попросил Горсовет, чтобы тот в свою очередь «не отказал войти в соглашение с Патронным заводом об изготовлении гробов путем распиловки имеющихся у них бревен на доски». А для придания просьбе большего веса, присовокупить к сему предупреждение, мол, в случае отказа, похоронное бюро, попавшее в безвыходное положение, снимает с себя всякую ответственность «за возможное неудовольствие среди рабочих Патронного завода за неимение гробов».

Касательно дальнейших перспектив развития похоронного дела в Заволжских слободах, Сиротину также посоветовали заодно просить Городской совет в ближайшем будущем «придти на помощь похор. Бюро путем изыскания источника в приобретении материала на гробы».

Видимо, таковой был в итоге найден, поскольку о восстании потенциальных покойников на Патронном больше не сообщалось.

Симбирские цирюльники

В отличие от гробов, парикмахерских в Симбирске было с избытком, что городскую власть крайне беспокоило, поскольку «открываемые разными учреждениями и частными лицами», эти заведения «обслуживают самую незначительную часть населения, главным образом, служащих данного учреждения, но этим дают возможность бывшим владельцам осуществлять свои собственные стремления». А кроме того, сокрушались члены горисполкома, «открытие частных парикмахерских распыляет и без того малое количество работников этой специальности». Основная же «вина» индивидуальных брадобреев состояла в том, что коммунальные, то есть опять же «горсоветовские» парикмахерские не выдерживали конкуренции с ними. Такой вывод следует из постановления Симбирского Горисполкома по данному вопросу от 23 марта 1920 г. «Предложить Коллегии Коммунального Отдела увеличить пропускную способность коммунальных парикмахерских путем привлечения работников, увеличения заработной платы (премиальной системы), увеличения инструментов, а также открыть ряд новых», – говорится в нем. Одновременно, для того, чтобы муниципальных заведений становилось больше, чем коммерческих, Коммунотделу поручалось таковые «ни в коем случае не открывать», а уже имевшиеся пока оставить, но взять на учет не только сами заведения, но и весь находящийся в них инвентарь.

Однако, для того, чтобы исполнить это распоряжение, требовалось указать в описи точный адрес данной парикмахерской. Но сделать это было не так-то просто, поскольку в головах не только обывателей, но и многих совслужащих царила мешанина из новых и старых названий симбирских улиц.

Их адрес – не дом и не улица…

Дело в том, что еще в октябре 1918 года, в канун годовщины Революции, постановлением Президиума Губисполкома улицы и площади города получили новые наименования. Например, Гончаровская стала улицей Карала Маркса. Имя основоположника марксизма она носила до 1940 года, когда вновь стала улицей Гончарова, каковой остается и по сей день. А Карл Маркс «переехал» туда, где находится и сейчас – на основную часть бывшей улицы Дворцовой, от ее перекрестка с улицей Гончарова до моста через Свиягу. Дворцовая в 1918 года на всем своем протяжении была названа в честь деятеля немецкого рабочего движения Фердинанда Лассаля и носила это непривычное для русского уха название до 1940 г., пока одного немца с нее не вытеснил другой.

Бывшая Московская стала улицей Ленина, Покровская – Льва Толстого. Лисиная – Либкнехтской (ныне К. Либкнехта), Мартыновая – Радищева, Кирпичная – улицей Мира, Лосевая – Федерации, Б. Конная – Шевченко, Чебоксарская – Бебеля, Панская – Энгельса, Всехсвятская – Робеспьера, Тихвинская – Плехановской (ныне Плеханова), Смоленская – Рылеева, Старо-Казанская – Красноармейской. Петропавловский спуск принял имя Стеньки Разина, Тихвинский – Степана Халтурина. В память о дне освобождения Симбирска от белогвардейцев – 12 сентября – была названа бывшая Сызранская улица.

Новые названия получили и городские площади. Главная из них – Соборная стала площадью 1 мая, каковой оставалась до 1940 года, когда в связи с 70-летием со дня рождения В.И. Ленина, была переименована в его честь. В 2017 году ей вернули прежнее название, хотя к этому времени здесь уже не было соборов, зато стоит памятник вождю мирового пролетариата. Ярмарочная превратилась в площадь Марата, однако впоследствии была застроена и теперь так называется лишь одна ее бывшая сторона.

Новая городская топонимика с трудом входила в консервативное сознание обывателей, и, вероятно, для того, чтобы ускорить этот процесс, 23 марта 1920 года Горисполком поручил отделу управления в срочном порядке мобилизовать всех имевшихся в наличии «живописцев-маляров» и поручить таковым изготовление «по твердым ценам» необходимого количества «вывесок с наименованием улиц», поскольку «такие вывески являются необходимыми».

Городская застольная

После того, как на стенах домов появились новенькие, пахнувшие свежей краской таблички с названиями, обывателям сало гораздо легче отыскивать не только парикмахерские, но и различные учреждения, которые, по мере становления Советской власти, множились с невероятной скоростью. А у любого учреждение непременно был начальник. А у начальника обязательно должен быть кабинет. А где кабинет, там и стол, олицетворявший своим видом и размером степень значимости, восседавшей за ним руководящей персоны. К столу старались присовокупить какой-нибудь солидный шкаф и даже, по возможности, ковер. Взять же все это было негде, кроме как у бывших буржуев, все еще кое где сохранявших остатки былой роскоши. И брали, точнее, реквизировали, каждый по мере своего представления о собственной важности и наличия административных возможностей.

Результатом этой «инициативы снизу» стало рассмотрение горисполкомом 16 апреля 1920 года вопроса «О реквизиции мебели у граждан» каковая «до сего времени… производилась без всякого определенного плана, а иногда без всяких к этому оснований». Обозначив, таким образом проблему, исполком тут же выдал ее решение, постановив, что «впредь всякую реквизицию и конфискацию производить только с санкции Президиума Совета». Причем, относилось это не только к мебели, но и к любому другому буржуйскому имуществу. Например, к велосипедам, которые по тем временам были в первую очередь роскошью, и уже потом – средством передвижения, поскольку позволить себе это чудо двухколесной техники мог далеко не каждый.

И роскошь, и средство передвижения

По данным на август 1914 г. велосипедов в Симбирске насчитывалось 413 штук. А еще по улицам города раскатывали 21 мотоцикл и 15 автомобилей. С началом Великой войны (как тогда называли Первую Мировую), в армию были мобилизованы 11 автомашин и два мотоцикла. А вот велосипедов «призыв» не коснулась, и они продолжали колесить по Симбирску. Сколько их оставалось в городе к весне 1920 года, не известно, однако, видимо достаточно, для того, чтобы на них обратили свой взор финорганы – 27 апреля Горисполком признал необходимым «введение налога на велосипеды, самодвижущиеся экипажи и моторные лодки, служащие для личных потребностей в следующем размере: с велосипеда – 25 руб. в год, с самодвижущегося экипажа и моторной лодки – 200 руб. в год».

Надо сказать, что в этом вопросе рабоче-крестьянская власть пошла след в след за своей буржуазной предшественницей – 9 сентября еще 1909 года Симбирская городская Дума издала обязательное постановление «об езде на велосипедах и автоматических экипажах и об установлении с них сбора в доход города… в виду значительного увеличения их числа в Симбирске в последнее время, а также распространения мотоциклетов и автомобилей». Постановлением, по мнению думцев, «ограждалась бы безопасность пешеходов и вообще был бы урегулирован весь этот вопрос».

Согласно принятому документу, правом ездить по городу наделялись лишь те, кто получил в Городской Управе специальные билеты и нумерные знаки, крепившиеся «на видном месте велосипеда, сзади седла». Претендовать на них могли только подвергшиеся «испытанию в своём умении управлять велосипедом или автоматическим экипажем». Катавшихся по городу без номеров, надлежало задерживать и доставлять в ближайший полицейский участок для установления личности и составления протокола.

Постановление очерчивало также и некоторые правила дорожного движения. Например, велосипедистам категорически запрещалось ездить по Симбирску не только без номеров, но и большими группами. При этом каждый велосипед должен был иметь сигнальный звонок, исправный тормоз, а вечером и ночью – зажженный фонарь.

Общим для водителей всех механических транспортных средств был запрет на езду «с чрезмерной скоростью, более 15 верст в час… равно как и езда вперегонку», а также «по тротуарам, бульварам и общественным садам».

В местах большого скопления экипажей и публики была обязательна тихая езда, или же полная остановка, «в особенности при обнаружении испуга лошадей». Объезжать экипажи и пешеходов полагалось только с левой стороны, предупреждая их «сигналами, которыми, однако не злоупотреблять».

Специальный раздел касался размера и порядка взимания «транспортного налога»: с автомобиля брали по рубль пятьдесят, с велосипеда - по рублю в год, включая оплату «гос. номеров».

Таким образом, за 11 лет сумма годового «транспортного налога» на велосипед возросла в 20, а на автомобиль – более, чем в 130 раз.

А идите вы в баню!

Впрочем, раскошеливаться приходилось не только гражданам, не желавшим передвигаться пешком, но и тем, кому приспичило помыться: 4 июля горисполком принял решение «О повышении цен на мытье в банях». Было оно, как бы сейчас сказали, непопулярное, но необходимое: таким образом власть вынужденно реагировала на «увеличение цен на топливо, перевозку и вздорожание строительных материалов, а также и другие расходы».

Отныне мытье во всех городских банях обходилось обывателю в 15 рублей, если он посещал общее отделение. Желавшие принять душ в номере без ванной, платили за это удовольствие 50 рублей, а предпочитавшие погрузить тело в теплую воду – 75.

Новая банная такса, видимо, оказалась вполне приемлемой, о чем можно судить хотя бы по тому, что никаких волнений на эту тему не случилось даже на Патронном заводе.

Тут все вокруг народное

А город, между тем, тихо и незаметно разрушался. Да ни кем-нибудь, а его наиболее предприимчивыми и оборотистыми жителями.

В 1917-м, а в Симбирске – в 1918 году, когда Советская власть стала единственным собственником практически всего недвижимого имущества – всех морей, лесов, полей и рек, а также – фабрик, заводов, газет, пароходов, железных дорог, административных зданий, культурных и культовых сооружений, всей жилой и нежилой площади и так далее, перед ней встала задача, не только грамотно распоряжаться всем этим богатством, но и поддерживать его в рабочем состоянии, в том числе оберегая от порчи и расхищения. Однако дело это оказалось весьма непростым. С одной стороны, поставить по милиционеру возле каждого дома, забора или скамейки было невозможно. А с другой все это принадлежало не каким-то там буржуям, а трудящимся, которые, по идее, должны были бы сами беречь и охранять доставшееся им имущество лучше любого милиционера – не чужое же. Свое! Но не тут-то было! Едва где-нибудь образовывалось что-то, хотя бы временно выпавшее из-под неусыпного государственного надзора, то обязательно появлялся кто-то, стремившийся обратить упомянутое «что-то» в свою личную пользу. Подобное явление актуально и сейчас, чего уж говорить о временах, когда не хватало абсолютно всего – от еды до дров. И некоторые, как могли восполняли этот дефицит за счет того, до чего могли дотянуться.

Власть в лице городского и даже губернского исполкомов пыталась бороться с растащиловкой, издавая на сей счет многочисленные Обязательные постановления и распоряжения. Однако эффект от них если и был, то самый минимальный. И вот, наконец в дело борьбы за сохранность народной собственности вступил сам Президиум Симбирского Губернского Комитета Совета Рабочих, Крестьянских и Красноармейских депутатов, издавший 12 ноября 1920 года Приказ № 89. Он в первую очередь интересен тем, что очерчивает круг объектов преступного посягательства, то есть того, что громили и разворовывали в первую очередь. Это «дома, сады, скверы, огороды и обнесенные вокруг них заборы или проволочные заграждения, выставленные в улицах витрины, киоски, воздушные телефонные, телеграфные и электрические провода и др. имущество, а также и имущество, принадлежащее гражданам». Проще говоря ломали и тащили буквально все подряд, нанося «вред и ущерб не только Советской власти, но и тем гражданам, которые заинтересованы в сохранности и целости городского имущества, от которого зависит благосостояние Городского Коммунального Хозяйства, а с ним – благосостояние, удобство и спокойствие для самих же граждан».

Далее приказ строго предупреждал «всех лиц, занимающихся вышеуказанным преступным ремеслом, что с ними поведется самая беспощадная борьба, как с бандитами и расхитителями народного достояния», а также вводил конкретные меры по усилению охраны городского имущества.

Так, городскому отделу коммунального хозяйства с помощью домкомов, уполномоченных по домам и домохозяев поручалось взять на строгий учет все коммунальное имущество, установить постоянное наблюдение за его сохранностью и целостью, а, главное, немедленно арестовывать обнаруженных расхитителей, доставляя таковых в ближайший район милиции.

Кроме того, на всех горожан, в районах проживания которых находились те или иные объекты коммунальной собственности, налагалась обязанность «круговой порукой строжайше наблюдать за их целостью и сохранностью, и принимать немедленные меры к прекращению его расхищения или уничтожения», и даже «задерживать виновных, как на месте преступления, так и по выяснении данного лица, если оно скрывается в том районе, где произошло расхищение или уничтожение имущества».

Принцип круговой поруки, согласно приказа, заключался еще и в том, что «на граждан, в районе которых будет обнаружено расхищение или уничтожение имущества, а также и виновника, совершившего данное преступление, будет накладываться, как стоимость расхищенного или уничтоженного, так и стоимость за восстановление нового и ремонт старого». Те, кто видел факт хищения, но не принял мер к его предотвращению, подлежали аресту и привлечению к ответственности, равно, как и непосредственные расхитители. При этом все имущество последних конфисковывалось.

Контроль за исполнением приказа возлагался на городскую и губернскую милицию.

Однако осуществить перечисленные выше меры помешал разразившийся в губернии голод, и в наступившем 1921 году основные усилия городской власти были брошены на борьбу с ним. На все остальное просто не хватало ни сил, ни средств, ни денег. В результате Пленум Горсовета, проходивший 15 мая вынужден был констатировать, что «город находится в антисанитарном состоянии. Национализированные дома требуют ремонта, но не ремонтируются за отсутствием материала и рабочих рук, бани не функционируют за отсутствием топлива, парикмахерские – тоже за отсутствием инструмента и рабочих рук». А тут еще «семячки».

Повышением культуры их потребления озаботился местный комитет служащих Горсовета, неоднократно принимавший меры «к устранению щелкания семячков, как во время занятий, так и вне занятия. Но все меры не привели никакого совершенно результата. Так же продолжается во всех отделах это безобразие», – самокритично сообщал он в октябре 21 года в Президиум Горисполкома. И не просто сообщал. А просил

вынести это свое заявление «на заседание Исполкома и выработать инструкцию наказания или налагать штраф за подобные штуки» по аналогии с будто бы уже имевшимся постановлением Губисполкома о взимание за «эти семячки» штрафа во всех театрах и кинематографах. «Иначе невозможно устранить такое безобразие», – не без горечи констатировал в заключении местком.

Но, судя по тому, что данный вопрос на заседания ни городского, ни губернского исполкомов так и не вынесли, «щелканье семячков» к числу первоочередных задач те пока что не отнесли.

Зато к проблеме сохранности «зданий, сооружений и пр., принадлежащих муниципальным и национализированным владениям» вернулись уже в январе 1922 года, внеся в горсовет проект соответствующего обязательного постановления. В нем говорилось о продолжающимся процессе «разрушения и расхищений народного достояния, как то: выставление стекол из оконных и дверных рам, разборка полов, потолков, крыш, канализационных строений и проч., принявших за последнее время стихийный характер, чем приносится государству громадный ущерб и вред». Признавая такие действия недопустимыми и явно преступными, Горсовет в очередной раз наметил ряд мер, направленных на прекращение этого разрушительного процесса.

Так, лиц, уличенных в перечисленных действиях, предлагалось приравнивать к «совершающим имущественные преступления, направленные ко вреду государства», то есть к государственным преступникам. А их сообщников, укрывателей и скупщиков заведомо краденого имущества – считать соучастниками таковых, немедленно арестовывать и предавать суду.

Трудно сказать, насколько эффективным оказалось это Обязательное постановление и изданный годом раньше приказ № 98, однако судя по тому, что существенная часть исторической застройки города сохранилась до начала двадцать первого века и стала массово истребляться только в последние годы, свою роль в сбережении Симбирска они все же сыграли.

ГАУО Ф. Р-634. Оп. 1. Д. 17. Л.11, 16 об., 69, 111, 112.

ГАУО Ф. Р-634. Оп. 1. Д. 18. Л.48, 52 об.

ГАУО Ф. Р-634. Оп. 1. Д. 31. Л.20.

ГАУО Ф. Р-634. Оп. 1. Д. 32. Л.17.

ГАУО Ф. Р-634. Опись 1. Д. 36. Л. 2.

ГАНИ УО Ф.1, оп. 1. Д. 152. Л. 5 об.

ГАНИ УО Ф. 13, оп. 1, д. 531, Л. 17.

Журнал заседаний Симбирской городской думы. 9 сентября 1909 года. Стр. 535 – 541.

Владимир Миронов