Когда началась война, мне было шесть с половиной лет. Но я уже пас коров – свою и соседскую. Мы работали дома, начиная с трёх лет. В колхозе люди работали от светла до темна. А светло весной и летом у нас начиналось в три часа ночи.
Село у нас было огромное, больше трёх тысяч дворов, тянулось на десять километров. В селе было три колхоза: «Имени 1 мая», «Имени Шевченко» и «Великий Октябрь». Мы были в колхозе «1 мая».
В семи километрах от нашего села – станция Тальнов, крупный железнодорожный узел. И когда бомбили Киев – в первый же день войны – бомбили и эту станцию.
Помню, как шли эшелоны на запад – везли наших военных. Мы ещё бегали, им носили черешню, вишню – угощали наших солдат (тогда ещё были петлицы и трудно было понять, кто солдат, кто офицер).
Уважение к военным тогда было огромным. В любую бы хату зашёл военный, его бы накормили, угостили, дали что надо и никогда бы не спросили даже копейки. Уважение было всенародное.
Лошадей сразу мобилизовали в Красную Армию, а технику и скот из колхозов стали угонять на восток – подальше от наступающих немцев. Хлеб к тому времени уже стоял готовый. У нас в первых числах июля всегда начиналась жатва.
Люди чувствовали, что немец уже близко. Некоторые начали косить колхозный хлеб и забирать к себе домой. Шёл уже разор, кто чего мог прихватить, прихватывал. А у нас косить было некому – отца вместе с его тракторами и трактористами в июле мобилизовали – они погнали технику на восток.
Отец потом рассказывал, что далеко не вся техника перешла за Днепр. Многие бросали трактора и убегали – просто не выдерживали нервы. Немцы же постоянно бомбили и вообще «дышали им в затылок».
Много скота осталось на правой стороне Днепра, не успели переправить, немцы его потом забрали.
Об отце мы ничего не знали до 44-го года, тогда от него пришло письмо, он воевал под Ростовом и Харьковом.
Эвакуация населения была организована в городах, в сёлах эвакуации не было. Тех, кого призвали, те пошли в армию, а остальные остались на местах. Уехали единицы: директор сахарного завода, некоторые учителя. Дело в том, что они боялись немцев. Тогда уже было известно, что немцы коммунистов уничтожают, а население коммунистов выдаёт.
Коммунистов вообще в селе было мало: председатель сельсовета, директор школы, ещё несколько человек.
Перед приходом немцев планировался районный партизанский отряд. Некоторых специально исключали из партии, чтобы они при немцах могли куда-то устроиться и помогать нашим. А комсомольцев было много. Но большинство из них ушли воевать, другие ушли потом в партизанский отряд.
В ожидании наступающих немцев были уничтожены документы районного архива. И когда я потом уходил в армию, надо было мне получать паспорт, дату рождения мне устанавливали со слов матери при свидетельстве трёх соседок. Ни свидетельства о моём рождении, ни справки у матери не было. Может быть, была запись в сельсовете, но там тоже всё уничтожили.
Так что дата моего рождения приблизительная, ошибка может быть и в несколько дней, и в несколько месяцев.
Я понимаю, что когда идёт война, то не смотрят, куда бить. Бьют туда, где враг, бьют со всех видов оружия. Били по нашему селу сначала немцы, когда они наступали, а потом наши, когда нас освобождали. У нас в селе много погибло людей.
А тогда, осенью 41-го, немцы проводили мощную операцию по захвату Киева. Наше село как раз попало в зону этих боевых действий. Наши отступали, по селу проходили войска. Сопротивлялись наши очень серьёзно, особенно на рубеже Днепра – не давали немцам его форсировать. Поэтому бои были очень сильные.
От бомбёжки и артобстрелов мы прятались в подвале дома директора сахарного завода. Домище был один такой в селе – каменный, под черепицей. Директор с семьёй эвакуировался, и мы в этом доме спасались.
У нас были соседи – дедушка Матвей и его жена. При артобстреле мы все вместе побежали в подвал, снаряд их накрыл, остались одни ошмётки. А меня тем снарядом контузило и на левой руке до сих пор шрамы от осколков. После контузии я полгода ничего не слышал и не разговаривал.
В селе у нас – ни в советское время, ни при немцах – не было никакой медицинской помощи. (Через много лет у нас даже участковая больница появилась). Лечили меня от контузии сельские бабушки. Уж толком не помню, что они со мной делали: какие-то яйца на мне катали, что-то в уши закапывали, но слух и речь восстановились потом полностью.
Сейчас, когда мне уже много лет, одолевают всякие болячки, часто приходится бывать в больницах, вижу на всех кабинетах таблички «Инвалиды и участники Великой Отечественной войны обслуживаются вне очереди». Настоящих участников почти не осталось, или они уже не выходят из дома. Сижу в общей очереди и думаю: а я, раненый и контуженный ребёнком на войне – участник или не участник?
Я вообще считаю, что пришло время всех людей, которые были в оккупации, уравнять в льготах с участниками Великой Отечественной войны.
Помню, как сейчас, как пришли немцы. Зашли к нам в хату два офицера и четыре солдата. У нас была корова и тёлка. Первое, что они сделали: тёлку зарезали, яблоню срубили, развели костёр, в котле сварили мясо и съели. (Котёл у них был с собой).
Ночевали они у нас только одну ночь: офицеры в одной комнате, солдаты в другой. А мы ушли в сарай. Был ноябрь, грязь, знаете, какая она бывает в чернозёме. Пришли они в грязных сапогах, солдаты в ботинках.
Офицеры матери сказали (не знаю уж, как они объяснялись), чтоб помыла им сапоги. Она это сделала. А утром просыпаемся от крика. Выбегаем из сарая, видим: мать стоит на коленях, кричит, а над ней солдат с автоматом, наставил на неё. Мы не можем понять в чём дело, а они, оказывается, думали, что она и им ботинки помоет. А она им пытается объяснить, мол, я же не знала, вы же не сказали…
Вышли офицеры, и один из них сказал солдату, чтобы оставил женщину в покое. В тот же день они ушли, это были передовые части.
Правда, ещё раз они поели этого мяса, а мать им могла дать только хлеб. Они насытили свой желудок и больше им ничего было не надо. Даже собаку не тронули.
Передовые части ушли, потом по селу танки проходили и артиллерию тащили. Потом пришли немецкие комендатуры, их в нашем селе было три. Стали они создавать полицию.
Много лет спустя, когда я служил офицером в Прибалтике, один мой сослуживец женился на местной. И вот её отец, пожилой мужчина, за свадебным столом разоткровенничался: «Я 15 лет отсидел», – «За что?» – «Да вот я на Украине полицейским был». – «А зачем вы туда поехали?» – «Обещали землю. Вы же видите, какая у нас земля, одни камни – украинская земля – совсем не то».
Там были эстонцы и латыши. Я не помню, были или нет литовцы. Они пришли с немцами и были у нас весь период оккупации. Немцы им выделили наделы земли. Ходили полицаи в чёрной форме и с повязкой на рукаве.
Были они очень жестокие. Они вообще русских не любят. Я уже когда офицером служил в Прибалтике, они к нам относились очень плохо. Причём, им всё равно русский ты или украинец. Говоришь по-русски – значит уже русский.
И вот сейчас. Моя самая младшая сестра, которая любила сидеть у меня на спине, когда я учил уроки… Она живёт на родине, в Черкасской области, и по телефону мне говорит: «Вы – москали…» А брата моего, который живёт в Донецке, она называет отщепенцем и террористом. Она – человек с высшим образованием, работала главным экономистом завода, и всё было нормально…
После Майдана она мне звонит и уже только по-украински со мной разговаривает. «И я была на Майдане. И сыны мои там были…» А один её сын даже служил у этих бендеровцев…
Были, конечно, и в нашем селе обиженные советской властью, они сознательно шли на сотрудничество с немцами. Но у нас своих полицаев не было. Видимо, их отправляли служить в другие сёла.
Правда, одна попытка у немцев была. В селе оставалось несколько молодых ребят по 17-18 лет – их в Красную Армию призвать не успели. Когда пришли немцы, их всех вызвали в комендатуру (их было семь человек), дали винтовки и говорят: «Вы – полицаи».
Ну, полицаи так полицаи. Куда тут сопротивляться? Но эти ребята были шустрые. От кого-то они узнали, что от церкви (ещё со времён татаро-монгольского ига) существует длинный подземный ход в лес. И они этим подземным ходом ушли. Это было начало местного партизанского отряда. Ребята были в отряде, потом воевали в Красной Армии, вернулся только один – с медалью «Партизану Великой Отечественной войны».
А этот парень (самый старший из них) перед самой войной женился, тогда женились и в 16, и в 17 лет. Помню, что жену его звали Нина, а его звали Влас (по-украински это Олас).
И вот когда они убежали по подземному ходу, Нину взяли полицаи. Издевались над ней, пытали, – ужас. Когда её вывели вешать, то она вся синяя была. И руки все исколоты, и пальцы все в крови, видимо, под ногти иголки втыкали. Я не знаю, может, она тогда уже сошла с ума от этих пыток…
Собрали народ, и женщин, и детей, я тоже в той толпе стоял. На груди у неё доска с надписью «Партизан». Перед казнью объявили, что вот, её муж – партизан, а она помогала партизанам, они – враги, мы её сейчас повесим, а если узнаем, что кто-то помогает партизанам, тоже будет повешен.
И её повесили. Но страшное дело было уже смотреть на неё…
Так началась оккупация. У нас был староста, которого тоже к нам привезли, он из соседнего села. Он ездил на конной коляске (мы её называли линейка), с ним всегда была огромная собака, типа дога. И вот если ему кто-то не понравился, он даёт собаке команду, та хватает человека за горло – и всё. Староста был украинец, но только с другого села. Он потом с немцами не ушёл, а спрятался в другом селе (в нашем же районе) и там устроился бухгалтером. Потом его нашли, судили и расстреляли.
Вообще зверствовали сильно. Но, в основном, полицаи. Сами немцы, они же умные, не хотели заниматься всеми этими грязными делами. А полицаи всё равно уже были, как говорится, замазаны в крови.
(Начало воспоминаний:
Часть 1: довоенные воспоминания, колхозы и голод
Продолжение воспоминаний:
Часть 3: воспоминания о школе при немцах
Часть 4: оккупация и освобождение
***
Иван Яковлевич Хлыпало. 80 лет. Полковник в отставке. Закончил Харьковское высшее авиационное инженерное военное училище (филиал Военно-Воздушной академии им. Жуковского). Тема диплома слушателя Хлыпало была: «Стратегический бомбардировщик с ядерной энергетической установкой на борту». Рецензент – Андрей Николаевич Туполев. Слова великого конструктора: «Конечно, твой самолёт не полетит, но ты молодец, ставлю отлично».
Служил в морской авиации (минно-торпедная дивизия), в ракетных войсках стратегического назначения, возглавлял Ульяновский обком ДОСААФ. Последняя должность в войсках – начальник штаба восьмой Краснознамённой Мелитопольской дивизии ракетных войск стратегического назначения. Награждён орденами «Красной звезды» и «За службу Родине».
Вместе с супругой Ниной Андреевной воспитал двух сыновей. Оба закончили Ульяновское танковое училище, а старший – академию бронетанковых войск. Живут и работают в Москве.
У Ивана Яковлевича три внука и внучка.
Источник: Антология жизни. Геннадий Дёмочкин "Девчонки и мальчишки" Семеро из детей войны. Ульяновск, 2016 г.
Геннадий Демочкин "Девчонки и мальчишки". К читателю
Генеральный спонсор
Сбербанк выступил генеральным спонсором проекта в честь 75-летия Победы в Великой Отечественной войне на сайте "Годы и люди". Цель этого проекта – сохранить память о далеких событиях в воспоминаниях живых свидетелей военных и послевоенных лет; вспомнить с благодарностью тех людей, на чьи плечи легли тяготы тяжелейшего труда, тех, кто ценою своей жизни принёс мир, тех, кто приближал Победу не только с оружием в руках: о наших самоотверженных соотечественниках и земляках.
