В конце 46-го я поселился у тётки в Ульяновске, и она определила меня в 1-ю мужскую школу, в пятый класс. Потом я, правда, сильно заболел, год мне пришлось пропустить.
Стал я жить в городе. Совсем другая обстановка, атмосфера, я долго не мог привыкнуть к этой ожесточённости городского двора. К воде не мог привыкнуть! Не мог! Понимаешь, она меня убивала. Там, в деревне, чистейшая родниковая вода, а тут – из водопровода.
Потом, в 47-м, сюда переехали папа с мамой (я отчима называл папой), папа устроился работать в автотранспортную контору шофёром, сам соорудил нам квартиру на углу Карла Маркса и Марата, на чердаке бывшего купеческого склада. (Папа потом почти сорок лет проработает испытателем на Ульяновском автозаводе и его долго не будут отпускать на пенсию).
В городе я долго не мог привыкнуть и освоиться: всё моё исчезло… С другой стороны, я быстро подружился с мальчишками с Марата, дальше шла Куликовка, шпанский район, но мы как-то общий язык с ними нашли, так что я не боялся ходить по городу, вся шпана была знакомая. Да и не было особого бандитизма.
Со временем пришла какая-то неизбывная любовь к городу… Ульяновск по тем временам был изумителен. Хотя уже снесли силуэт города, эти соборы, колокольни, купола. Недавно открывали выставку Архангельского, вот там этот старый Симбирск весь ещё жив. Кстати, с Дмитрием Ивановичем мы были очень близки, я ещё пацаном ходил с ним на этюды… Это особый и длинный разговор.
О нём говорят: педагог, первый учитель Пластова, удивительный художник, краевед, собиратель. А я говорю, что главной его ипостасью, по которой можно его канонизировать, было вот что: это был интеллигентнейший человек. Добрый, внимательный. Он со мной разговаривал – Аркадий Ефимович и на Вы. А я сопляк был вообще. «Аркадий Ефимович, я ведь вырезаю все ваши рисунки в «Ульяновской правде». (Он собирал там у себя в Родниках всё что мог об Ульяновске).
А уж сам его облик… Красивый старец, мудрый. И мудрый не цитатами, не междометиями, а какой-то откровенностью и правдой жизни – без всяких там словесных излияний.
Я в жизни своей такого человека не встречал. Могу сказать, что Дмитрий Иванович оставил в моей душе самый глубокий след.
Что собой представлял Ульяновск в 46-м году. Моя тётя жила на улице Гончарова в красном доме напротив Дома быта, там сейчас помещается первая аптека. Вот от этого дома до кинотеатра «Художественный» шла полоска асфальта. Всё, больше асфальта на Гончарова не было, мы гоняли по этой дорожке на велосипедах.
Движение было минимальное, мы не боялись, что нас сшибут. По другой стороне улицы была брусчатка. Где сейчас ЦУМ, там были Столбы, торговые ряды типа гостиного двора. Изумительное было здание, в нём были магазинчики. И брусчатка перед ним. Какого хрена на этом месте надо было строить эту халабуду? ЦУМ можно было и на другом месте построить. Но взять и сломать такую ценность…
Но несмотря на то, что лицо Ульяновска по сути дела стёрли, был он очень милым, каким-то гуманным по отношению к человеку, домашним. Эти старые дома, очень красивые дома: на Среднем Венце, на Карюкина, на Радищева, на Карла Либкнехта.
Сейчас из тех домов почти ничего не осталось. А были это настоящие произведения деревянного зодчества. Каждый дом представлял собой законченный архитектурный ансамбль: начиная с дверной ручки, наличников…
Эти балкончики, мезонинчики, мансардочки, зелёные уютные дворики…
К столетию Ленина, в ходе этой грандиозной и часто варварской реконструкции, целые улицы этих домов были безжалостно снесены. Мне приходилось говорить потом в глаза высокому начальству, что старинные решётки, скамейки, старые деревья – это как морщины у стареющего человека. Почему-то в той же Европе всё это умеют сохранять: когда город становится древнее, но в то же время обновляется, и одно не мешает другому. И эти «благородные морщины» сохраняются как на лице человека, который с годами становится мудрее, интереснее, значительнее.
У нас же дурацкая привычка: мы ломаем! Ломаем бездумно и бездушно.
Больше всего я печалюсь о том, как изнасиловали драмтеатр. Там же был потрясающий зал тех ещё, дореволюционных времён, когда здесь гастролировали великие актёры. Зал как повторение всех наших знаменитых столичных театров.
Эти ярусы с роскошной лепниной, канделябры, великолепная люстра на ползала… Это было такое богатство, такая роскошь. Это надо было бережно отреставрировать и сохранить для потомков. Нет! Люстру сняли и растащили. Лепнину срубили. Интерьер зала сделали примитивным.
Варварски, ночью, как преступники, снесли дом губернатора – великолепный старинный особняк, стоявший напротив музея-гимназии.
Город до середины 60-х был в каком-то замороженном состоянии, но он мне нравился. Чего стоило одно наше Подгорье, деревня, располагавшаяся внизу от теперешнего Мемориала к Волге: эти лесенки, старинные деревянные тротуарчики, уютные дома со ставенками, старушки на лавочках и заваленках.
Я учился рисованию у Юрия Васильевича Павлова во Дворце пионеров. Это было единственное детское образовательное учреждение по изобразительному искусству. Юрий Васильевич совсем ненамного старше меня, может быть, лет на семь. Он был тогда молодым парнем, приехал в Ульяновск и прививал нам не столько технические навыки, сколько любовь к искусству.
Так вот со студией Дворца пионеров мы ходили через Подгорье на Волгу, на этюды. Ещё Волга была старая. Мы переходили вброд Волошку, рукав Волги, летом она сильно пересыхала, шли на Попов остров, рисовали. Деревянная пристань, паром, пароходы, баржи, плоты. Это было изумительное место.
А когда возвращались, солнце садилось за Симбирскую гору… Ведь Мемориал, это помпезное здание поставили чужие, холодные люди. Он задавил масштабность горы. Когда смотришь со стороны Волги, он лежит как кирпич…
Другое дело – здание Краеведческого музея, филармония, они соразмерно венчают гору. Гора кажется ещё выше, масштабнее.
И вот когда мы вечером шли домой, а багряное солнце закатывалось… Шли гурьбой, с этюдниками, пели «Дубинушку», «Эх ты, ноченька!», другие волжские песни. Старушки на всякий случай уходили в свои калитки, захлопывали ставни: «Что за люди там идут?».
Вот такой был Ульяновск, который тогда можно было смело называть Симбирском.
Ну а потом… Я уже учился в первой, ленинской, школе. Она же была начинена духом семьи Ульяновых. Другое дело, насколько это соответствовало истине, но говорилось о добром, о светлом, о благородстве, о каких-то высоких принципах членов этой семьи. И мы это впитывали, это входило в нас.
Я вспоминаю своих учителей. Это ещё были учителя старой, дореволюционной школы. Скажем, литературу у нас преподавал Михаил Павлович Черненко. Он немножко сутулился, у него были зауженные брюки (как раньше, видимо, носили) и остроносые штиблеты. Он ничего о себе не рассказывал.
А мы же были послевоенные хулиганистые дети, школа была мужская… Но когда входил в класс Михаил Павлович Черненко, от него исходили флюиды чего-то большего, чем наша суетная шаловливость.
Ходили слухи, что он вроде бы лётчиком был. Слухи, но не более. И вот однажды, уже в 90-е годы, я сижу около радио и слушаю московскую передачу – беседуют с литературоведом, обществоведом Игорем Золотусским. Этот известный человек был мне всегда очень симпатичен. И вот в ходе беседы журналист говорит Золотусскому: «Из вас мог бы получиться очень хороший учитель». А Игорь Петрович отвечает: «Да какой из меня педагог! Вот у нас, в ульяновской школе № 1 был учитель – Михаил Павлович Черненко, вот это учитель!»
Я просто обалдел.
Оказалось, что Черненко был авиатором ещё в царское время. После революции перешёл на сторону красных, служил в Красной Армии, вступил в партию. А в 30-х годах по знаменитому Шахтинскому делу было осуждено много достойных людей. И Черненко в знак протеста вышел тогда из партии. Не берусь утверждать, но, по-моему, он и пострадал за это.
Но когда началась война, он снова оказался в военной авиации – не знаю, правда, в качестве кого.
И вот такой человек входил в наш класс. Когда я тебе говорил об Архангельском – личность, и Черненко был такой. И мы чувствовали это.
Кто-то забалуется на уроке, он ему с такой досадой, не повышая голоса, скажет: «Ну что, охота подвигаться, ну идите в коридор подвигайтесь. Или тут сидите, только не мешайте». И этого было достаточно.
И ещё было несколько замечательных учителей. Александр Яковлевич Кутырёв, Серафима Матвеевна Волкова (преподаватель немецкого), они были достаточно пожилыми. Какой-то интересный дух был в школе, для меня она была alma mater (у меня потом дочь эту школу закончила, внуки в ней учились)…
…Ещё в Должниково, в военное время, в перекидном календаре, я увидел рисунок пером с картины Пластова «Жатва»: старик, дети, снопы, обед в поле. Всё это я наблюдал в жизни! С тех пор мне этот художник запал в память, но я даже не знал, что он живёт неподалёку, в одной со мной, Ульяновской области.
И, конечно, ни в каком, самом счастливом, сне мне не могло тогда привидеться, что когда-то, в Москве, художник Фёдор Решетников (картина «Опять двойка») познакомит меня с Аркадием Александровичем, а тот пригласит меня к себе в Прислониху. А перед тем, посмотрев мои рисунки, скажет: «Учиться тебе надо. У тебя всё к тому есть».
Навсегда врезалась фраза Пластова: «Аркаш, не теряй времени. Не теряй. Вот у меня сейчас замыслов – много, а времени не осталось». Я ему поддакивал, а сам тогда думал: «О чём он говорит? У меня вся жизнь впереди». А жизнь пролетела как… Ворона сидела на заборе, слетела, – вот и жизнь прошла… Эту фразу мне сказал однажды в Ундорах 90-летний деревенский старик, который ещё бурлаком по Волге ходил, в Первой мировой участвовал…
***
Прочитать все воспоминания Аркадия Егуткина можно по ссылкам:
Аркадий Егуткин 1936 г.р. Часть 2: Село Должниково Базарносызганского района во время войны
Аркадий Егуткин 1936 г.р. Часть 3: Жизнь после Победы
Аркадий Егуткин 1936 г.р. Часть 4: Воспоминания об Ульяновске 1940-1960-х
***
Аркадий Ефимович Егуткин, профессиональный живописец. Окончил художественный факультет Московского полиграфического института. Народный художник России, почётный гражданин города Ульяновска. В 1995-2012 годах избирался председателем правления Ульяновской региональной организации Союза художников России. Участник областных, зональных, республиканских, всесоюзных и международных выставок.
Вместе с супругой Галиной Константиновной воспитали дочь Анну, имеют четверых внуков и десять правнуков.
***
Источник: Антология жизни. Геннадий Дёмочкин "Девчонки и мальчишки" Семеро из детей войны. Ульяновск, 2016 г.
Геннадий Демочкин "Девчонки и мальчишки". К читателю
Генеральный спонсор 
Сбербанк выступил генеральным спонсором проекта в честь 75-летия Победы в Великой Отечественной войне на сайте "Годы и люди". Цель этого проекта – сохранить память о далеких событиях в воспоминаниях живых свидетелей военных и послевоенных лет; вспомнить с благодарностью тех людей, на чьи плечи легли тяготы тяжелейшего труда, тех, кто ценою своей жизни принёс мир, тех, кто приближал Победу не только с оружием в руках: о наших самоотверженных соотечественниках и земляках.
