«Казнить нельзя помиловать» / 17 Января 1938 / История Ульяновска / Годы и люди

Прилюдно Шаповалов называл себя писателем некоего партиздательства и утверждал, что пишет книгу, одной из героинь которой будет его сожительница, а также ее бывшие мужья: первый – будто бы командир отряда красных партизан и второй – якобы служивший адъютантом у самого товарища Ворошилова.

Однако соседи слышали, как во время частых ссор Ключиникова и Шаповалов грозились донести друг на друга в НКВД.

В частности, Ключникова кричала, что сообщники сожителя расстреляны за контрреволюционную деятельность, а он уцелел случайно, хотя служил у белых и расстреливал красноармейцев.

«Писатель» в ответ угрожал, что если вдруг станет известно про настоящее социальное происхождение и прежнюю деятельность подруги, то знакомые начнут обходить ее стороной и она будет немедленно уволена из управления строительства Гидроузла, где служила только благодаря его протекции и приятельским отношениям с бывшим комендантом Шнейдером. Кстати, будто бы благодаря последнему Шаповалов получил комнату в доме № 4 по Пионерскому переулку (не сохранился), незаконно выселив оттуда прежнюю жиличку по фамилии Дорош с грудным ребенком.

Сидлярская также утверждала, что сожитель соседки когда-то работал в ульяновском горотделе НКВД, был исключен из партии, но потом восстановлен ЦК и при получении нового партбилет изорвал его, швырнув обрывки в лица членам парторганизации.

Прокуратура без внимания «сигнал» не оставила и выяснила, что Ключникова и Шаповалов когда-то жили в Ставрополе, потом – в Старой Майне и вместе приехали в Ульяновск. На момент проверки «писатель» отбыл в Куйбышев, к законной жене, оплатив квартиру в Пионерском переулке на три месяца вперед. Причиной срочного отъезда стала, скорее всего, проверка законности получения им жилплощади, которую начало жилуправление. А начальник последнего товарищ Солнцев заявил, что Шаповалов, явившись к нему, представился корреспондентом партиздательства, специально приехавшим из Москвы для прояснения некого квартирного спора.

Все перечисленное выглядело крайне подозрительно и временно исполнявший дела исполнявшего обязанности горпрокурора Карташов направил собранный материал в горотдел НКВД «на распоряжение для принятия надлежащих мер», поручив чекистам «вызвать гр-ку Сидлярскую, которая может указать ряд фактов, характеризующих Шаповалова и Ключникову, как полит. неблагонадежных».

Результаты дальнейшего расследования, как и судьба «писателя» и его сожительницы не известны. Однако, вряд ли они оказались в «расстрельных подвалах», поскольку на дворе была середина января 1939 года.

Мы больше так не будем

К этому времени все «заинтересованные ведомства» Ульяновска уже получили важные «знамения свыше», вынуждавшие товарищей на местах в корне пересмотреть способы и методы ведения следствия и прокурорский надзор. В частности Постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября и от 1 декабря 1938 года поступили из Куйбышевского обкома в ульяновскую горпрокуратуру соответственно 29 ноября того же года и 6 января следующего. А приказ Прокурора СССР был получен из областной прокуратуры 4 января.

Присланные документы повергли ИО горпрокурора Плохова в некоторое замешательство. Дело в том, что перечисленные выше директивы несли на себе гриф «Секретно», а пятеро следователей не состояли в партии, и временный городской прокурор не мог решить, имеет ли он право посвящать беспартийных в «такое!»

В конце концов, поборов сомнения, 8 января 1939 года Плохов созвал оперативное совещание помощников прокурора, нарследователей и Народных Судей, где поставил вопрос «о перестройке следственной работы и прокурорского надзора в соответствии с требованиями этих исторических директив». Еще одно совещание по той же теме с участием работников милиции и народных судов состоялось 25 января. И, наконец, в соответствии с полученной 10 февраля директивой областной прокуратуры, в тот же день состоялось повторное совещание районных помощников прокурора и народных следователей, «на котором уже подробно изучили директивы ЦК ВКП(б) и СНК СССР и Приказ Прокурора Союза».

В начале совещания его участники – товарищи Карташов, Филатов, Кирпичников, Каразеев, Саулин, Шаляпин и Юраж выслушали доклад Плохова, в котором тот признал, что «в практике следственной работы следователей и в особенности РКМ, имел место упрощенный метод в производстве уголовных дел, который приводил к необоснованным арестам, к необоснованному возбуждению дел, которые впоследствии прекращались. Следовательно, нарушался закон. Это мы должны исправить и впредь не допускать…».

Докладчика поддержал выступивший в прениях Нарсудья первого участка Ульяновска товарищ Юраж. «В работе следственных работников имеется недостаток – недостаточно четко формулируются показания обвиняемых и свидетелей», – заявил он. Другим недостатком, по мнению судьи, было то, «что сознанию обвиняемого придается большое значение, при этом условии недостаточно собираются улики, подтверждающие обвинение, данных свидетельских показаний и документальных доказательств… Аресты производили таких лиц, которые могли оставаться на свободе до суда…».

Приводить выступления остальных участников совещания нет смысла, поскольку все они сводились к одному и тому же – к признанию многочисленных нарушений закона и обещанию впредь таковых ни в коем случае не допускать.

Куда лучше дежурных слов об изменении следственной и надзорной практики свидетельствует статистика, приведенная в направленном 17 февраля 1939 года в область отчете Ульяновской городской прокуратуры.

В нем, в частности, указано, что за декабрь 1938 года к уголовной ответственности по городу и району было привлечено 134 человека. В том числе нарследователями – 24, милицией – 103 и УГБ – семеро. При этом из 22 санкций на арест, запрошенных у прокурора всеми тремя подразделениями, отказано было лишь в одной. В итоге из 134 обвиняемых заключены под стражу были 74 , или 55% от их общего количества.

В январе 1939-го под следствием оказалось уже 152 фигуранта. Из них за нарследователями числилось 44, за милицией – 99 и за госбезопасностью – 9 обвиняемых. А из 31 запроса об аресте, было удовлетворено 25 и в 6 случаях отказано. Таким образом, за первый месяц года под арестом оказалось 32 человека, что составляло 21% подследственных. То есть при общем росте числа, как обвиняемых, так и запросов на их предварительное заключение, количество взятых под стражу сократилось на 34%.

При этом, ни за тот, ни за другой месяцы среди арестантов не было ни одного, попавшего в тюрьму по линии УГБ, поскольку ни в декабре, ни в январе следователи названного ведомства ни одной санкции на арест не запрашивали. Хотя за ними все же числилось несколько человек, содержавшихся под стражей, но арестованных раньше. В декабре сотрудники госбезопасности закончили и передали в суд 6, а в январе – 7 дел по пункту 10 ст. 58 УК РСФСР, каравшей за шпионаж. Именно эти обвиняемые находились в тюрьме, а вот новых арестов в указанный период УГБ не проводило.

Кроме «шпионских», за те же два месяца госбезопасность направила в суды еще три дела. Все – о злоупотреблении властью и ее превышении. Однако, согласно отчету, обвиняемые по ним лица находились под подпиской о невыезде.

Подчеркнем, речь идет только о законченных делах. Еще какое-то их количество находилось в производстве и в отчет не попало. Так что в борьбе с врагами народа наступило заметное затишье, о причинах которого подробно будет рассказано в следующих материалах.

А пока обратимся еще к одному случаю, который, на наш взгляд, ярко свидетельствует о радикальных переменах, наступивших в карательной политике.

Беглая домохозяйка

Мария Дмитриевна Ариничева вместе с дочерью и мужем, работавшим на Володарке, жила в Ульяновске, в собственном доме № 86 по Куликовской улице. Размеренная семейная жизнь домохозяйки рухнула весной 1934 года, когда Марию Дмитриевну арестовали, как социально-вредный элемент и 9 апреля тройка ПП ОГПУ по Средне-Волжскому краю приговорила ее к трем годам лишения свободы.

Отбывать срок женщину направили в Дмитровские лагеря, откуда она 29 августа того же года бежала и оказалась в Воронеже, где и обосновалась вместе с 11-летней дочерью в доме № 33 на улице Транспортной. С мужем они к тому времени развелись, и заботу о себе и о ребенке беглая арестантка взяла в свои руки, устроившись кассиром на завод Трактородеталь. Здесь, спустя четыре года ее и нашла воронежская милиция.

На допросе Ариничева рассказала, что до ареста не только никогда не была судима, но даже приводов в милицию не имела, жила тихой, спокойной домохозяйкой, заботилась о семье и поэтому социально-вредным элементом себя не считала и такого статуса совершенно нее заслуживала.

По действовавшему тогда (да и сейчас) законодательству, беглую зечку следовало арестовать и отправить в лагерь досиживать первый срок, да еще добавить новый, за побег. Однако задержавшие женщину сотрудники, видимо, так не считали.

15 июля 1939 года из Управления милиции по Воронежской области в прокуратуру г. Ульяновска поступил запрос, в котором воронежцы, кратко описав ситуацию с Ариничевой, спрашивали ульяновских коллег, «будет ли целесообразность обратно направлять ее в лагеря для дальнейшего отбытия срока наказания, а ребенка одну оставлять на произвол или передавать в Детдом. Не лучше ли будет пересмотреть ее дело, и о результатах по этому вопросу просим нас уведомить».

Какое решение в итоге было принято, не известно. Но хочется надеяться, что в соответствии с новыми веяниями, пресловутую запятую в знаменитой фразе «Казнить нельзя помиловать», все же поставили перед последним словом.