- Где они!? Где музыканты!? Кто-нибудь видел музыкантов!? – Адъютант сорок первого пехотного полка Красной Армии метался по перрону Симбирского вокзала, заглядывал в теплушки, останавливал и расспрашивал суетящихся красноармейцев. Все напрасно – полкового оркестра в эшелоне не было.

Паровоз издал протяжный гудок, лязгнули вагоны и состав, сначала медленно, а потом, набирая и набирая ход, помчался к фронту, еще не добравшись до которого полк уже понес первые потери, не только в личном составе, но и в матчасти, не досчитавшись трех десятков совершенно новых музыкальных инструментов.

Однако мириться с этими не боевыми потерями комполка Макаров не собирался и уже с фронта обратился в Реввоентрибунал Пятой армии с просьбой «об арестовании и препровождении в мое распоряжение музыкантской команды 41 полка, дезертировавшей в числе 25 человек с соответствующим количеством музыкальных инструментов во главе с капельмейстером тов. Усыскиным с вокзала г. Симбирска 17 февраля с.г. при посадке полка при отправлении его на фронт».

По имевшимся у командира сведениям, означенная команда все еще находилась в Симбирке. На тот момент в ее составе числились 11 человек: капельмейстер Израиль Усыскин, два его сына – четырнадцатилетний Семен и двадцативосьмилетний Рувим, а также музыканты Иван Акунин 22 лет и Михаил Артемьев – 28. У остальных известны только фамилии – Кудашкин, Дударев, Леонов, Груднев, Раков и Тихонов. Было еще четверо учеников, но примерно за неделю до отъезда полка на фронт, они ушли из оркестра.

Всех остальных предстояло отыскать, арестовать и привлечь к ответственности. Для этого в конце мая в Симбирск выехал специальный представитель Ревтрибунала Пятой армии.

Однако, никого особо искать не пришлось. Например, бывший капельмейстер, пятидесятиоднолетний уроженец Витебска Израиль Менделевич Усыскин, жил с семьей в Сенгилее и служил по специальности – капельмейстером в музыкальной команде Третьего Симбирского Красного полка. Продолжали службу и его бывшие подчиненные. Большинство – в музыкальной команде при батальоне Симбирской ГубЧК. Кстати, там же до выхода в отставку по возрасту в апреле 1919 года, состоял капельмейстером и сам Усыскин-старший. Это уже потом он устроился в Красный полк. Остальные тоже служили: кто-то – при школе красных офицеров в Симбирске, а кто-то, как, например, Леонов, – в Первом Симбирском Крепостном полку в Самаре.

И вот теперь, спустя несколько месяцев, в июне 1919-го, многим из них пришлось встретиться со следователем Ревтрибунала, хотя никто дезертирами себя не считал. И для этого у подозреваемых в тяжком воинском преступлении, были все основания. Во всяком случае, для командования полка, по словам бывших оркестрантов, их отсутствие в эшелоне не должно было стать такой уж неожиданностью.

Например, Усыскин утверждал, что дня за три-четыре до отправки эшелона он докладывал адъютанту полка о том, что часть музыкантов разбежалась. И что, узнав об этом, тот приказал капельмейстеру взять только инструменты.

«17 февраля 1919 года наш полк уезжал на фронт, – рассказывал следователю Израиль Менделевич, – Я сам отправился на вокзал, поручив старшему музыканту (фамилию его не помню) забрать музыкальные инструменты. После второго звонка до отъезда поезда, я сказал адъютанту полка, что съезжу на квартиру за инструментами. Приехав на квартиру, я узнал, что инструменты забрал старший музыкант музыкальной команды при батальоне Чрезкома Симбирской Губ. Гаврилов. На каком основании Гаврилов взял инструменты, я не знаю.

Придя в музыкальную команду батальона Симбирского Чрезвычкома, я увидел наши инструменты и несколько музыкантов (фамилии их не помню). Командир батальона Чрезкома приказал мне остаться при батальоне, где я служил около полутора месяцев».

О том, что оркестр никуда не едет, бывший капельмейстер командованию полка не доложил, поскольку, считал, что это сделает его новое начальство. Тем более старший музыкант чекистского батальона Александр Тимофеевич Гаврилов сообщил Усыскину, что разрешение оставить его с командой в городе дал не кто-нибудь, а сам Губвоенком.

Позже следователю Гаврилов подтвердил, что 17 или 18 февраля командир батальона при Губ. ЧК приказал ему забрать инструменты, принадлежавшие музыкальной команде 41 полка, что он и сделал. Правда, самих музыкантов в расположении не оказалось, была только хозяйка квартиры. Ей он и предъявил выданный комбатом ордер, расписался за получение инструментов «во временное пользование» для ЧК и забрал их.

Бывший старший полковой музыкант Кудашкин, в целом подтвердил рассказ своего бывшего же начальника, в частности о том, что их оркестр стал распадаться еще до отъезда полка на фронт. Так, дня за три-четыре до этого Леонов и Дударев доложили начальству о том, что поступили в музыкальную команду при офицерских курсах. Но, ни адъютант, ни командир полка ничего по этому поводу не предприняли.

Оркестрант Михаил Артемьев не попал в эшелон по состоянию здоровья. 16 февраля он заявил все тому же адъютанту, что болен – на ноге появилась экзема. Тот разрешил сходить в медпункт, который оказался закрытым в виду эвакуации. И тогда больной уехал в село Сташано Архангельской волости Буинского уезда, что в 70 верстах от Симбирска, где и пролежал в больнице десять суток.

Вернувшись в начале марта в город, Артемьев поступил на службу в Первый Симбирский Запасной полк, позже переименованный в Четвертый Приволжский, где и служил на момент допроса в июне.

Остальные одиннадцать человек с утра 17 февраля разошлись из расположения кто - куда: Куликов и трое Усыскиных пошли на вокзал. Раков, Тихонов и Акунин отправились по домам за вещами. И никто из них в расположение команды больше не вернулся.

На хозяйстве в ожидании подвод для перевозки инструментов на вокзал остались лишь Кудашкин и Груднев. Но транспорт так и не прибыл. Вечером оба отправились на станцию, выяснить, в чем дело, однако по пути встретили обозного, который сказал, что эшелон уже ушел, и что музыкальную команду отправят позже с обозом. Услышав это, старший и просто музыкант вернулись в расположение, где хозяйка квартиры им сообщила, что все инструменты забрали в ЧК.

Явившись туда утром 18 февраля, оба узнали, что по предписанию Губвоенкома, к батальону прикомандированы не только инструменты, но и личный состав бывшей полковой музыкальной команды. В оркестре ЧК Кудашкин с Грудневым и служили на момент допроса.

В тот же день к ним присоединились еще четверо товарищей – Акунин, Тихонов, Усков и Усанов. Шагая утром на вокзал и проходя мимо дома, где размещалась музыкальная команда Гучрезвычайкома, они услышали знакомые звуки, а, заглянув в помещение, увидели музицирующих коллег по полку, включая и клан Усыскиных, после чего все четверо тоже влились в новый - старый коллектив.

Выходит, вступить в ряды чекистской музкоманды мог всякий, кто проходил мимо по улице? Сам по себе? Без ведома начальства? Без внесения в списки личного состава и постановки на котловое и чайное довольствие? Конечно же, нет! Это и подтвердил следователю командир батальона Павел Алексеевич Дилендик.

В соответствии со штатным расписанием подразделения, комбат имел право сформировать при нем музыкальную команду. И он этим правом воспользовался, обратившись с просьбой о содействии к Губвоенкому Владимиру Семенновичу Певзнеру. Тот разрешил набирать музыкантов, где кого комбат отыщет. В свою очередь батальонный начмуз Гаврилов подсказал, что неплохой оркестр подобрался в сорок первом полку, вскоре отправлявшемся на фронт. Однако, по мнению Дилендика, на войне должны были говорить пушки, а не музы, поэтому он попросил Певзнера откомандировать музыкантов в его – Делендика, распоряжение, что военком и сделал соответствующей телефонограммой на имя комбата. А тот, закрутившись, просто забыл уведомить об этом командование сорок первого полка.

Об успешном завершении спецоперации «Оркестр», Павел Алексеевич отрапортовал своему непосредственному начальству  – председателю Губчека Абраму Михайловичу Левину. Позже, в разговоре со следователем тот припомнил, что вроде бы комбат действительно что-то такое ему докладывал, будто бы забрал к себе музыкантов из полка, но с разрешения Губвоенкома Владимира Певзнера.

Однако последний свое участие в этой военно-музыкальной истории представил несколько иначе. Якобы 19 февраля, узнав, о том, что музыканты 41 пехотного полка отстали от своей части и устроились на службу в батальон ГубЧК, он тут же издал приказ о направлении их в запасной батальон для дальнейшей отправки на фронт, как дезертиров. Но этот приказ не был исполнен потому, что, по словам военкома, «батальон ЧК считал себя автономным». Однако, никаких военкомовских распоряжений об отправке музыкантов – дезертиров на фронт в канцелярии ЧК следствию обнаружить не удалось.

Правда Левин припомнил некий разговор с Губвоенкомом и Губвоенруком, во время которого будто бы говорилось, «что в противном случае музыканты будут считаться дезертирами, подлежащими расстрелу». Однако «противный случай», видимо, так и не наступил.

Зато выходило, что никакого преступления Усыскин и его команда действительно не совершали. Их просто перевели с одного места службы на другое. А уж насколько этот перевод был законен, как говорится, не их солдатского ума дело, поскольку приказы начальника положено исполнять точно, беспрекословно и в срок. Что они и сделали.

К такому же выводу пришел и следователь Следственного отдела при Военревтрибунале Пятой армии, который 23 июня 1919 года вынес постановление о прекращении дела в отношении всех оркестрантов. А также о привлечении к ответственности Губвоенкома Певзнера за не принятие энергичных мер к возвращению музыкантов в свою часть, а комбата ЧК Дилендюка – за самовольное принятие их в свою команду. 29 сентября 1919 года это постановление было направлено на рассмотрение в Симбирский Губревтрибунал, но, видимо, где-то там и затерялось. Тем более, что еще 20 июня Дилендик убыл в Москву в распоряжение Начштаба РККА. А Певзнер вскоре был назначен членом Реввоенсовета Западной армии Советской Республики.

Так завершилась спецоперация «Оркестр», завершилась вполне успешно. Если не брать во внимание, что первый пехотный полк так и остался без музыки.

ГАУО Ф. Р-125, оп. 3, д. 12. Л. 3 – 15.

Владимир Миронов