- Я родилась в деревне Винновка в 1931 году. К войне мне было десять лет.
Помню, папу на фронт брали. В августе или сентябре – не скажу точно месяц, но было тепло. Уходил он с таким отвратительным настроением… Как он маму обзывал… «Ты будешь тут водить мужиков!..». Он ревновал её к каждому столбу. Он её избивал…
И она была даже рада, что он не пришёл с фронта, пропал без вести.
Мой папа, Потапов Фёдор Иванович, всю жизнь был конюхом, он тоже родился в Винновке. Он был безграмотный козёл… (Он заслужил это слово – за издевательства над нами и над мамой). Нас, детей, было пять человек. Да ещё умирали. За мной был братик, 1933 года, Коленька его звали. Я помню, как его хоронили. Папа нёс на полотенчике… гробик маленький. И мы пешком шли – из Винновки вот сюда, на городские кладбища.
У мамы были косы – ниже попы. Чёрные длинные косищи, она с ними мучалась всю жизнь. И вот раз отец на руку эту косу намотал, прижал маму к печке и с уха на ухо как начал её… А мы стали орать. И мой братик Лёнька, 29-го года, взял полено и как его ужгёт по спинище… Тот за ним метнулся. Мы все по углам – как крысы. Как мыши попрятались. А мама тем временем убежала куда-то.
Она глухая была на одно ухо, он ей перепонку разбил… И вот, она его не жалела, Господь, говорила, прибрал…
Её ведь насильно выдали замуж, она его не любила. У её отца было восемь человек детей, четыре сына и четыре дочери. Я вас, говорит, куда, в рамку врезать буду? И глядеть на вас, что ли?
А семья отца – богатые. У них лошадь, две коровы, овцы, – это считалось богатство.
Дедушка такой свирепый был… Бабушка, бывало, испечёт пирогов… А у него сундук, пироги туда складывал, а ключ – в мешочек, он на поясе у него висел.
Дед караулил сады. «Дедушка, – попросим его, – дай яблочко…». Он как рявкнет: «Уходите отсюда! Марш домой!»
Сады были большие. В войну много их помёрзло, а остальное вырезали, нечем топиться было.
Пожили мои родители вместе с папиной роднёй. Свекровь чахоточная, две папины сестры глупые… Невозможно вместе жить. И мама с папой уехали в Карамзинку, в психиатрическую больницу, там требовались рабочие руки. Мама поступила в буйное отделение санитаркой. А папу взяли охранником, сопровождал вот этих придурков.
Мама рассказывала, чего эти буйные там выделывали…
Родителям дали служебную квартиру. Там, в этой Карамзинке, в мае месяце 31-го года я народилась. Меня ходила нянчить папина сестра, тётя Надя.
И там была одна женщина, мой папа к ней прилепился. Тётя Надя приходит к маме и говорит: «Сестрица…» (Она её сестрицей звала). «Сестрица, Фёдька с бабой кино смотрят вдвоём». А там в клубе во всю ширину длинные скамейки, на них садились и глядели картины.
Мама пошла и эту папину любовницу отчихвостила, от(…)издила её прямо там, в клубе. Взяла её за волосы, повалила и таких оплеух надавала… Откуда, говорит, у меня и сила взялась.
И мама сказала: «Всё, возвращаемся в Винновку и будем строить свой дом». И построили нашу избу.
Когда домик построили, тут и война вскоре началась.
Как мы перед войной жили… Беднота. Хлеба вдоволь никогда не было. Мама устроилась в колхоз, в скотный двор. Работала круглыми сутками.
Колхоз назывался имени ОГПУ.1 Колхоз был зажиточный, два стада коров, стало молодняка. А хлеба давали… Взрослым за день работы писали трудодень, а когда я пошла в колхоз, мне, как подростку писали 0,75.
Война началась, я училась в третьем классе. С батом Лёней у нас был один на двоих школьный «портфель» – такой чемоданчик деревянненький. Мы на нём зимой и с горы катались. До дяди Кузиного домушки докатывались. Я однажды носом как об него бахнулась…
Закончила четыре класса. Куда мне идти? Или в Вырыпаевку надо было ходить в другую школу, через железнодорожный мост. Или в Ульяновск пешком ходить.
Мама говорит: «Нет, я не осилю вас…». И в десять лет я пошла работать в колхоз. У нас было подростковое звено. Мы пшеницу пололи, просо пололи, картошку пропалывали, а потом копали – за проценты. Дядя мамин плёл вот такие корзинки, пивнушки их называли. Десять пивнушек накопаешь: девять в колхоз, десятую себе.
В зиму в полях оставляли кучи картошки. Мы её заваливали ботвой, ещё и соломы нам привозили, а сверху – землёй. Оставляли дырку, чтоб картошка дышала и так на зиму. Её развозили нам, кто сколько заработал. В войну-то мы по два погреба картошки засыпали. Мы не голодали, хлеба только не хватало.
А потом уж, как я подросла, мы коровёнку купили – мама пополам со своей сестрой двоюродной. Неделю мы пользуемся, неделю они. Потом мама эту корову у сестры выкупила.
Тогда свиньям на корм рыбу привозили, камбалу, в основном. Мама украдёт на ферме пару-тройку рыбин, спрячет под фуфайку, домой принесёт, а мы их пожарим.
Как война началась, из Москвы сюда эвакуировали автозавод, стали приезжать эвакуированные. А у нас в поле было какое-то болото и возле него барак. И вот эвакуированных вселили в этот барак. Они работали на заводе.
А узбеков сколько здесь было?! В деревянных ботинках они ходили. Подошва деревянная, вот такая высоченная, а сверху брезент. Их призывали как в армию, но военное дело им не доверяли, а гоняли на работу, как трудовая повинность.
На заводе собирали грузовые машины ЗИС, ездила она на деревянных чурках. Сверху печка топилась, и машина ехала. Мы их и называли самоварами. Эти чурки заготавливали узбеки.
И вот мама подоит корову и говорит: «Иди, дочка, неси эвакуированным». У них тоже детей полно маленьких было. Полбулки хлеба им по карточкам дадут, а молочка-то надо маленько добавить…
Они ведь жили в собачьих условиях. Ходили по Винновке, меняли вещи на продукты. На картошку, на лук, на морковь. «Только, пожалуйста, не дайте нам умереть». Возле этого болота они искали речные ракушки, раскалывали их и ели.
Я им молочко принесу, а взамен принесу маме две горбушки хлеба – по 600 граммов им паёк на заводе давали. Мы и поужинаем, и на завтрак нам хватит.
Я, когда маленькая была, иногда у тётки Вари ночевала. А у них репродуктор был, чёрная такая тарелка. И я когда радио слушала, думала: «Ба, как они забираются туда, там сидят? И говорят, и поют, и всё делают». Вот какие тупые мы были. (Смеётся).
Поделилась с тётей Варей, она говорит: «Глупенькая! Это же всё идёт из Москвы, по проводам…».
Когда война закончилась, мама как раз с ночи, с фермы бежит, кричит: «Ребятишки, ребятишки! Вставайте, война кончилась! Война кончилась!» Вот я рассказываю, а у меня мурашки… Мурашки бегут по телу… И вроде радостная мама, и со слезами… Ой…
А отца мы так и не дождались. В «Комсомолке», уже в эти годы, была заметочка: у кого пропавшие без вести, пишите, мы будем искать. Я написала, мне прислали отписку: пропал без вести в декабре 41-го.
Отца призвали в учебную часть, где-то в Инзенском районе. Их обучали военному делу. Мама зимой поехала к нему, повезла шерстяные носки, варежки, тёплое бельё. Кусков2 полно повезла. На подножках ездила. И после нового года, в январе 42-го, его направили на смоленское направление.
Письма от него приходили, он по неграмотности не сам писал, за него друзья писали. Он был связистом, таскал провода. И во время боя получил ранение в глаза. Одного глаза совсем не стало, а другой – остался маленький процент. Три месяца лежал в Орехово-Зуеве в госпитале. Его подлечили и опять отправили в строевую, опять на фронт. Последнее письмо он прислал с дороги, с Вязьмы. И всё, и как в воду канул. Никакого извещения вообще нам не прислали.
Маме было безразлично. Но мы-то дети, какие мы были глупые. Как-никак, а всё-таки отец. Надо было письма-то сохранять. Всё в печках сгорело. И растапливать иной раз было нечем. И о будущем не думали.
Маме дали на нас, сирот, пенсию в 75 рублей.
С мамой история была, когда она овчаркой работала. А в войну волки расплодились. У нас своих домашних двух овец загрызли. А там на овчарне – изгородь в две жерди и сторож – старичишка беззубый, как я сейчас. И вот они махнут через забор, и четырёх или пятерых овец перетаскали.
И маму судить. Председатель колхоза в суд подал. Нас пять человек – мал мала меньше.
Мама потом рассказывала. Я, говорит, удивилась, когда судья встала: «Вот вы, председатель, как бы ты, поступил на её месте? Что это за ограждение было у вас? В эти дыры и овцы могли убежать, а не то что волки пролезть. Вы что делаете? Вы от пятерых детей хотите мать посадить! Кто их будет кормить? Вы их будете кормить?» Вас, говорит, надо сажать, а не её!
А мы плакали… Всё, у нас маму посадят в тюрьму. Ревели, нет сил… Мы думали, она к нам не придёт… (Плачет).
И на окопы её посылали, в Чувашию окопы копать. Уж потом её отстоял председатель сельсовета: «Как это так, мать пятерых детей на окопы посылать?!» Вместо мамы послали тётку, папину сестру (она помладше). А мы опять остались с мамой.
…Мама меня в церковь всё время с собой таскала. Ходили в город, пешком, сюда, на Шатальную. (Теперь она Корюкина). Смотрели, как солнышко каталось на первый день Пасхи. А уж такое оно красивое, как колобок…
Наше подростковое звено… Дети же были. Иной раз нам бочку воды привезут, мы не полем, а обливаемся. (Смеётся).
Смородину, вишню, малину собирали. Мы ничего светлого не видели, всегда были в работе.
И вот когда хлеб маленько уродится, давали то 200, то 500 грамм на трудодень. Мама-то работала круглогодично, трудодней у ней много было и мы что-то получали.
Иногда просо получали, я ездила его обдирать. Семечки давали, я ездила за Волгу на маслобойку. Господи! Я уже на заводе работала. Вторая смена пришла меня будить, а я сплю после маслобойки на печке в кирзовых сапогах. А мне надо в третью смену идти на работу…
Маленькие были – ходили сено добывать. Тогда в заливных лугах колхозы летом наставят стожков, а зимой, на санях, это сено вывозят. Вся область питалась этими лугами. И вот мы вдвоём-втроём прятались в засаду и как этот обоз в горку пойдёт, крючком в это сено – раз. Клок вытащишь, утащишь с дороги и где-то до вечера припрячешь. Иной раз и кнута получишь. А как темно станет, с санками приходим, накладываем воз и домой. Так всю войну кормили корову.
Постарше стала ходила весной в заливные луга к Волге, драла руками сухую траву, две вязанки навяжешь, на коромысло и пошёл. И себя не видно, – вроде мураш какой ползёт.
Там были озёра: Кругленькое, Наташкино, Дубовое. Стояла воинская часть, у них была вышка. Но я с неё не решалась прыгнуть, так высоко. (Смеётся). Солдаты всё время прыгали. А один в Наташкино нырнул и не вынырнул, утонул. Попал под корягу.
Я это сено в охапку и на рынок – на Южный (тогда он назывался Колхозный). Тогда ведь городские держали много коров. Городское стадо паслось возле Наташкиного озера. А наше, деревенское, ближе к Винновке. Так вот сено, бывало, моментально продам. Моментально. Коров-то надо было кормить.
Ходила с молоком к проходной, у завода. Рабочие бегут, молочка купят и с хлебушком раз-раз поедят и позавтракают. А то ребятишкам возьмут домой.
Мы дружили с одной семьёй эвакуированных. Она всегда приходила к нам менять какие-то вещи на картошку. Платья, кофточки. Мама посмотрит, что кому подходит. Муж у этой женщины был потом парторгом у нас в цехе. Всё меня агитировал вступать в партию. А я ему говорила: «Лишней копейки я вам не дам». (Смеётся). Вам, говорю, не в коня корм. (Смеётся).
А потом как многодетной семье нам дали американские подарки. Нас четыре девки и пятый брат. Нам подарили красивые платья – хорошие такие, в клетку. И нас ночью обворовали. Мамы не было, открыли окно, залезли. А мы не услышали, летнее время было. Все американские вещи унесли.
И однажды я на рынке молоко продавала и на одной девке обнаружила это платье. То, что старшая моя сестра носила. Я её – за шиворотку, позвала милиционера. Стали спрашивать: «Откуда это платье у вас?» – «Мы купили у мужчины». Я говорю: «А вы знали, что это краденные вещи?» – «Нет, мы не знали».
Она жила недалеко и без разговоров отдала платье мне. И я пришла домой с платьем.
У мамы был младший брат, дядя Саша. У них детей не было, я как-то близко к ним, вместо игрушки была. (Маленькая, толстенькая, беленькая. Волосы как пушок).
И вот дядя Саша пошёл в отдел кадров у себя на моторном заводе. Там был такой Калачов, глуховатый. Ходил в длинном кожаном пальто и в белых бурках, кожей коричневой обшитых. Дядя Саша говорит, возьмите, мол, девчонку, семья многодетная. И вот взяли меня, хлебную карточку дали. Это было в 48-м году.
В деревне у нас паспортов не выдавали. А вот как мне 16 лет исполнилось и я уже на заводе работала, там уж вынуждены были меня паспортировать. Я уже паспорт получила, заводчанкой была. Городская.
Пробыла я ученицей неделю, а потом меня сразу в третью смену. Я и фрезеровщик, я и сверловщик, я и прессовщик. А потом уже меня выучили на шлифовщицу. Однажды коленчатый вал шлифовала и у меня разорвался камень. Осколки летели до другой стены. А я брякнулась на подножку у станка и валяюсь, кровь у меня хлещет. Вот он шрам-то, остался.
Спецовку на заводе не давали, ходили во всём своём, в кирзовых сапогах. Давали только фартук, чтоб эмульсия от станка тебя не мочила. А зимой валенки или чёсанки и литые галоши самодельные – из шин. Потом к станкам нам стали подставлять деревянные решётки, чтоб мы не в самой эмульсии топтались, галоши она разъедала. А их мы на рынке покупали, какие-то мастеровые люди делали.
За хлебом очередищи были, надо с ночи занимать. А когда хлеб не привезут, тесто давали. Теста припрём.
Зарплата на заводе была сдельная. Норму выполнишь, получишь 450-500 рублей. Мужики побольше зарабатывали, у них на станках операции более сложные. По 700, по 800 зарабатывали.
Наладчиком у меня был Митька. Ох, гад вонючий был. Плешивый гад, пакостничать любил. Приду я в третью смену, вот три часа, ночь. Верите, вот не могу работать, глаза слипаются. Стою у станка и думаю: «Или я без рук останусь, или прямо здесь упаду и усну». Брякнусь на батарею (зимой особенно), 10-15 минут… Какую-то гору с себя свалю… Вскакиваю и как будто выспалась. И пошёл опять работать – уже до восьми часов. Полвосьмого начинали станки убирать.
Так этот Митька на меня начальнику жаловался, что я вот сплю. Но он не понимал, что я подросток, с улицы пришёл человек, чего с меня требовать… Неделю ученицей пробыла и сразу меня в третью смену вхерачили.
Замуж вышла, жили в девятиметровке, в доме-засыпушке: две доски, а между ними шлак. Я за эту комнатку 450 часов отрабатывала. Всех сестёр таскала, чтоб мне помогли отработать. Сами рыли траншеи под фундамент в 35-градусный мороз. Нам сказали: «Будете получать здесь квартиры». Потом в этих квартирах жило одно начальство, мне подсунули девятиметровку. А за эту квартирёшку я 400 часов отрабатывала.
Когда у меня руки начали болеть, меня со станков сняли, в больнице по два месяца лежала. Меня как куклу, всю в парафин закручивали. По санаториям каждый год ездила – на радоновые ванны.
И вот результат (показывает на себя). Всё изуродовано, всё болит, всё отработанное… Тонны и тонны металла вот этими руками перевалила. Три с половиной года работала на конвейере, подавала детали. Это чтобы большую пенсию заработать – 132 рубля. Вот и заработала.
Так и прошла наша жизнь. Прошла не за хрен собачий. Вот, в моей трудовой книженции всё записано: и работа, и благодарности, и почётные грамоты…
От двух браков у меня двое детей. Сын Виталий – лётчик-испытатель первого класса, полковник, ему уже 70 лет, живёт в Новом городе.3 Дочка вышла замуж за музыканта Юрия Дмитренко из группы «Земляне», живут в Харькове, зовут меня, но я не поеду.
Двое внуков и одна внучка живут в Америке. Внучка – Паулина Дмитренко – известная певица, победитель шоу-проекта «Народный артист». Я их ругаю, называю предателями. Говорю: «Хорошо там, где нас нет. Что ж вы думаете, манка вам на голову сыпаться будет?» Но всё же живут там, не возвращаются. Правнуки уже американцы…4
1 Объединённое государственное политическое управление при Совете народных комиссаров СССР. Специальный орган государственной безопасности СССР.
2 Продуктов питания.
3 Жилой микрорайон в Заволжском районе г. Ульяновска. Градообразующее предприятие – «Авиастар».
4 Записано 20 августа 2019 года на квартире у Раисы Фёдоровны. Скончалась 9 мая 2020 года
***
Генеральный спонсор 
Сбербанк выступил генеральным спонсором проекта в честь 75-летия Победы в Великой Отечественной войне на сайте "Годы и люди". Цель этого проекта – сохранить память о далеких событиях в воспоминаниях живых свидетелей военных и послевоенных лет; вспомнить с благодарностью тех людей, на чьи плечи легли тяготы тяжелейшего труда, тех, кто ценою своей жизни принёс мир, тех, кто приближал Победу не только с оружием в руках: о наших самоотверженных соотечественниках и земляках.
