«1918. Симбирскъ», книжная серия «Симбирские тайны». В. Миронов. Часть 6. Катастрофа. Главы 3-4 / 21 Июля 1918 / История Ульяновска / Годы и люди

Между тем отряд Колчака, пройдя за пять дней расстояние от Сызрани до Симбирска, к вечеру 21 июля стал втягиваться в село Белый Ключ. Его кавалерия захватила станцию Охотничью, взорвала несколько деревянных железнодорожных мостов и таким образом отрезала Симбирск от Инзы, от штаба Первой армии (1918 год на родине Ленина. С.229). Там об этом знали и пытались противодействовать – командир Мценского полка Рева, получил от Тухачевского приказ, в котором сообщалось, что «противник, по данным разведки, занимает позиции у ст. Киндяковка и действует против наших частей, расположенных юго-западнее Симбирска. Силы противника не выяснены, есть пехота, артиллерия и конница». Полку предписывалось «двинуться по линии Инза-Симбирск на Киндяковку, атаковать противника в тыл и войти в связь с Симбирской группой» (ЦГАКА. Ф. 157. Оп. 3. Д. 30. Л. 89). А там все ещё продолжались «штабные игры». Приказом № 2 Реввоенсовета фронта был учреждён ещё один штаб – штаб обороны города в составе начальника чрезвычайного коменданта т. Звирбуля, политического комиссара – комиссара труда т. Иванова и командира 1-го латышского революционного полка т. Тиле (ГАУО. Ф. Р-212. Оп. 2. Д. 4. Л. 59).

Таким образом, в Симбирске появилась ещё одна руководящая и направляющая инстанция. Хотя и без неё здесь было с избытком разного рода военных органов, властей и начальников: штаб Симбирской группы войск, считавший себя верховным органом обороны города, чрезвычайный штаб обороны, губвоенкомат, штаб гарнизона. Наконец, приехавший из Казани с чрезвычайными полномочиями член Реввоенсовета Восточного фронта Благонравов. Кроме того, в городе оставались комитет партии и губисполком, которые, являясь высшими органами политического руководства и контроля, также вмешивались в военные дела. В результате приказы вновь образованного штаба обороны вместо быстрого выполнения нередко опротестовывались губвоенкоматом, штабом группы войск, начальником гарнизона и т. д. (1918 год на родине Ленина. С. 225).

Но и в самом штабе не было единства. Например, серьёзные разногласия возникли по вопросу о том, с какой стороны городу грозит главная опасность. Большинство считало, что угроза исходит с востока, с бугульминского направления, и настаивало на первоочерёдности строительства укреплений на левом берегу Волги, у станции Верхняя Часовня, а также на подступах к волжскому мосту. Меньшинство же отстаивало точку зрения об угрозе с юга.

Основанием для этого служили данные с тереньгульского направления о том, что через село Троицкое прошла разведка противника. А пространство шириной около 60 км между сенгилеевской и инзенской группами войск оставалось неприкрытым. Однако большинство штаба находило невероятным, чтобы противник двинулся на Симбирск между двумя этими крупными группировками, опасно нависавшими над его флангами. В результате первоочередным было признано возведение укреплений на левом берегу. Не оказалось в многочисленных штабах и планов предстоящего боя с наступающими чехословаками. Было непонятно, станет ли гарнизон только обороняться или попробует от Верхней Часовни перейти в наступление. То есть военное и военно-политическое руководство города, очевидно, запаздывало с организацией его защиты. Это все понимали. И вот, чтобы устранить, наконец, разброд в деятельности многочисленных руководящих инстанций, на экстренном заседании губисполкома было решено создать… ещё одну, сосредоточив всю военно-политическую власть в руках чрезвычайного коменданта города, которым назначили И. Варейкиса (1918 год на родине Ленина. С. 227).

Одним из первых его шагов на ниве организации обороны стал приказ о взятии заложников и красном терроре в случае попыток выступления городских белогвардейцев. Сотрудники ЧК, политработники штаба группы войск и вооружённые коммунисты немедленно приступили к исполнению этой директивы, проведя ночью аресты среди белогвардейских элементов. Взяты были полковник Иорданский, купец Н. А. Варгин, поручик Гребенщиков, присяжный поверенный Попов, Пекарев и другие. Заложников поместили на одном из пароходов, стоявших у пристани (1918 год на родине Ленина. С. 228, 229). Решение с современной точки зрения, мягко говоря, спорное. Однако не стоит приписывать его исключительно большевикам. На 21 июля 1918 года из 50 членов губисполкома коммунистами были 30 человек. Ещё 14 принадлежали к партии левых эсеров, шестеро – к числу эсеров-максималистов (ЦГАОР. Ф. 393. Оп. 2. Д. 84. Л. 124).

В отличие от штаба Тухачевского, находившегося в двух сотнях километров от Симбирска, но, тем не менее, знавшего о том, что враг уже подошёл к городу, для штаба обороны появление противника, что называется, у городских ворот стало неприятным открытием. Около 5 часов вечера 21 июля, когда у Пугачевского шло очередное совещание, с юга прогремел первый орудийный выстрел.

Немедленно посланный туда ординарец, вернувшись, сообщил, что бронепоезд Полупанова ведёт бой возле Киндяковки (1918 год на родине Ленина. С. 229). Навстречу наступавшим белогвардейцам был брошен необученный, небоеспособный 2-й Симбирский полк, усиленный отрядом венгров численностью 80 штыков (Симбирская губерния в 1918–1920 гг. С. 109). Но для того, чтобы остановить или хотя бы задержать наступление, этих сил было явно не достаточно.

Глава 4. Разгром

В тот день бронепоезд вышел из Симбирска около трёх часов дня. Не доезжая до Киндяковки, он остановился, выслав разведку на дрезине. Та вскоре вернулась и сообщила, что впереди путь разобран, а небольшой деревянный железнодорожный мостик горит. Бронепоезд медленно пошёл вперёд к станции Охотничья, как вдруг его стали обстреливать из орудий с левого фланга со стороны Белого Ключа. Завязалась артиллерийская дуэль, продолжавшаяся более двух часов. Когда из строя вышло последнее орудие, бронепоезду пришлось отступить, вернувшись на станцию Симбирск-I, где на вокзале царили паника и растерянность (1918 год на родине Ленина. С. 217–219).

Впрочем, не только на вокзале. Когда после артиллерийского боя каппелевцы ворвались в Симбирск, началась паника. С криками «Нас предали!» местные небольшие рабочие дружины оставили город и частью на пароходах, частью пешком бросились на север к Казани (Гай, Г. Д. В боях за Симбирск. С. 15, 16).

Полнейший хаос царил и в штабе. Многие штабные работники исчезли. Как позже выяснилось, значительная их часть во главе с начальником связи Якишанским, захватив с собой телефонное и другое имущество, уехала на автомобиле к белогвардейцам. На своих постах пока оставались лишь начштаба капитан Корицкий, а также Пугачевский, руководивший боем, и группа политработников – помощников политкома Певзнера. Сам он ещё с вечера уехал на позиции. Вскоре куда-то исчез и Пугачевский. Ближе к полуночи в городе показались толпы красноармейцев, бросивших позиции у Киндяковки. Члены губисполкома с помощью командира одного из батальонов Симбирского полка Мороза и политработников штаба принялись останавливать их и выстраивать перед кадетским корпусом. Вскоре удалось собрать разношерстный отряд человек в 150, который под командой Мороза отправился на станцию Симбирск-I. Однако до места назначения он добрался изрядно поредевшим – по пути часть бойцов просто разбежалась.

Тем временем на пристанях деморализованные массы красноармейцев разных частей штурмовали пароходы, до отказа набиваясь в каюты и даже трюмы. Перегруженные суда опасно кренились и не могли отойти от берега. Всюду ругань, угрозы, беспорядочная стрельба. Тем не менее, в течение вечера и ночи на 22 июля от Симбирска всё же смогла отчалить большая флотилия пароходов и барж, гружённых военным имуществом (1918 год на родине Ленина. С. 230–232). А накануне по распоряжению губисполкома были эвакуированы ценности, хранившиеся в Народном банке, и часть продовольствия (ЦГАОР. Ф. 393. Оп. 3. Д. 357. Л. 214–219).

Поздним вечером в городе уже не осталось ни штабов, ни военного начальства, а только исполком и с ним около полусотни деморализованных красноармейцев. В 2 часа ночи часть членов исполкома разошлась по боевым позициям в надежде поднять дух бойцов и попытаться организовать контрнаступление, собрав и мобилизовав для этого около 300 человек, а также латышский полк. Однако командование последнего заявило, что при отсутствии военного начальства подчиняться совету и защищать его полк не будет. И латыши ушли.

Были сняты и все караулы, включая караул около кассы губисполкома, в распоряжении которого не осталось военных специалистов, способных организовать если уж не оборону, то хотя бы планомерное отступление. Пришлось использовать тех, кто был. Начальником штаба назначили Гольмана, хотя он никогда военным не был и в военном деле ничего не понимал. Нашёлся среди исполкомовцев и бывший артиллерист, принявший командование оставшимися орудиями, которые предстояло разворачивать – они «смотрели» за Волгу, тогда как враг наступал с другой стороны. Однако, прибыв на позиции, новоиспёченный артиллерийский начальник обнаружил, что пушек там нет. Пришлось срочно перетаскивать орудие, установленное возле женской тюрьмы (примерно оттуда, где сейчас находится бассейн Ульяновского педагогического университета) (Протоколы и доклады VII Симбирского губернского съезда советов Рабочих, Крестьянских и Красноармейских депутатов. С. 33–41).

За ночь начальнику артиллерии все-таки удалось наладить её работу. Одна батарея, сперва из двух, а затем одного шестидюймового орудия била от Уланских казарм по Киндяковке. Другая со Старого Венца стреляла за Волгу. Но её вскоре подавил неприятельский аэроплан, забросав бомбами (1918 год на родине Ленина. С. 230–233).

Прикрывала орудия группа красноармейцев человек в 300 и все имевшиеся в наличии члены исполкома, командование которыми взял на себя упоминавшийся уже комбат Мороз. Однако, когда на рассвете белые пошли в наступление, отряд дрогнул и побежал. Убедившись, что обороняться больше некому, город стали покидать и оставшиеся члены исполкома (Протоколы и доклады VII Симбирского губернского съезда советов Рабочих, Крестьянских и Красноармейских депутатов. С. 33–41).

Когда к утру 22 июля стало окончательно ясно, что части симбирского гарнизона бросают позиции и разбегаются и что противник наступает уже не только со стороны Киндяковки, но и от Чердаклов, бронепоезд «Свобода или смерть» был переведён со станции Симбирск под гору к железнодорожному мосту через Волгу. Часов в 5 утра над ним появился неприятельский аэроплан, бросавший бомбы. А на поезде ни снарядов, ни патронов уже не оставалось. На подкрепление рассчитывать тоже не приходилось. Понимая, что стальная крепость обречена, командный состав единогласно решил не сдавать её, а уничтожить. Тут же принялись разбирать пути, чтобы спустить состав в Волгу. С бронеплощадок сняли и уничтожили пулемёты и орудийные замки (1918 год на родине Ленина. С. 217–219). Наконец, машинист, разогнав паровоз, спрыгнул с него. Бронепоезд тяжело покатился к разобранным рельсам. Въехав на повреждённый участок, локомотив и тендер сползли на насыпь, а остальной состав, придавленный тяжестью своей брони, зарылся колёсами в песок и встал. Уничтожить его не удалось. Команда отступила к пристаням. По пути к ней присоединились интернационалисты, бежавшие через мост из-за Волги, и сообщили, что чехословаки уже близко.

В 8 часов утра вокзал Симбирск-I был занят белыми (1918 год на родине Ленина. С. 230-233).

А что же милиция? При отступлении красных войск из Симбирска вся она, как городская, так и уездная, заявила себя нейтральной, а частью даже приняла участие в белогвардейских выступлениях (ЦГАОР. Ф. 393. Оп. 3. Д. 357. Л. 251–257). Так «в ночь накануне взятия Симбирска белыми, Начальник Гормилиции Сагал, помощник его Нейко и Богданов, не сказав никому, уехали из Симбирска, – вспоминал позже председатель Союза служащих Симбирской гор. Милиции Смолин. – 5 июля (22 по новому стилю – В. М.) утром, в то время, как Симбирск обстреливался белогвардейской артиллерией, мы только узнали, что начальники нас оставили и сами скрылись. Мне, как председателю Союза, задают вопросы милиционеры: «Что делать?». Я предложил собраться отрядом и отступать вместе с частями, т. к. таковые уже отступили. Но это было невыполнимо, т. к. к этому не были подготовлены накануне, и собираться было уже поздно.

С одним из товарищей – Титовым я оббегал 2-й участок и управление милиции для связи и решения вопроса о том, эвакуироваться или нет. Но там соглашатели встретили враждебно мой план, и я, пока бегал по участкам и в комитет партии, вокзал уже был занят белыми, и канонада перестала.

Тов. Рауткин (член Союза) дожидаясь меня, остался в 5 участке, его захватили белогвардейцы, и благодаря случайности, ему удалось скрыться сначала во дворе на сеновале д. Чебоксарова, и потом в дер. Мостовую и дальше» (Провинциал в великой российской революции. С. 200).

Григорий Дмитриевич Рассадин служил в милиции с 1918 года, в том числе и при белых. «Было дело так, – вспоминал он. – Начальник отделения нас послал на охрану в домзак, но когда началась стрельба, Начальник отделения дал распоряжение вернуться в отделение. Когда я вернулся в 5 район, наш комиссар скрылся, оставив на столе документы и записку, где просил: «Берите документы и бегите». Но бежать было поздно, т. к. белые были уже в Симбирске».

Сначала Рассадин скрывался в Куликовке. Но когда новая власть издала распоряжение о возвращении служащих на свои места, он вернулся и служил уже ей до тех пор, пока белые не отступили. Но Григорий Дмитриевич с ними не пошёл, а остался в городе. Когда в Симбирск вошли красные, он был опять вызван на службу и продолжил её все в том же 5 районе (ГАУО. Ф. Р-634. Оп. 1. Д. 373. Л. 8).

Сын рабочего, 33-летний Василий Петрович Сакмин был заведующим регистрационным бюро уголовного розыска, куда поступил уже после возвращения советской власти в Симбирск. На момент его падения он числился командиром взвода Красной Армии в артиллерии. Накануне взятия города белыми Сакмин… ушёл на рыбалку, по сути, бросив взвод на произвол судьбы. То есть рыбачить он отправился при одной власти, а вернулся уже при другой.

«Из Красной Армии я не уходил, – позже оправдывался он. – Если бы знал, что завтра возьмут город белые, то во всяком бы случае на рыбалку не ходил. Да и в Красной Армии был без году неделю».

Через несколько дней Сакмина мобилизовали в белую армию и направили в Казань (ГАУО. Ф. Р-634. Оп. 1. Д. 373. Л.10, 23). Неудивительно, что при таком среднем комсоставе красные войска не смогли защитить Симбирск. Впрочем, старший был ненамного лучше.

Уже на следующий день, 23 июля, политическому комиссару Первой армии В. В. Куйбышеву пришлось объясняться перед реввоенсоветом Восточного фронта по поводу его отъезда из Симбирска накануне падения города. Одной из причин разгрома красных войск, по мнению Валериана Владимировича, было «многоначалие». Например, политические комиссары в системе военного командования занимали, по его выражению, 4 «этажа». На самом верху – Политический комиссар Восточного фронта Благонравов. Под ним – сам Куйбышев – комиссар Первой армии, штаб которой находился в Инзе. Ниже – политический комиссар Симбирской группы войск Певзнер. И на самом нижнем «этаже» – политкомиссар некоей колонны, защищавший подступы к Симбирску, фамилию которого Куйбышев, видимо, даже не знал, поскольку не упомянул её в своем объяснении.

«В результате отсутствовало единое командование, и получалась масса инстанций, к которым апеллировали начальники отдельных частей в тех случаях, когда им не нравилось решение иной инстанции. Это ненормальное положение всегда особенно обострялось в трудные минуты, в минуты боя», – констатировал Куйбышев очевидное и далее объяснял свою роль в этой комиссарской чересполосице: «Распределив функции и прикрепив к Симбирску командующего группой Пугачевского с комиссаром Певзнер, я считал мое присутствие в Симбирске излишним в силу изложенных обстоятельств». Однако «крепеж» оказался непрочным. И «теперь, когда я узнал, что в решительную минуту из Симбирска уехал и командующий группой Пугачевский, и комиссар Певзнер, я считаю, что мои объяснения объективно не могут быть оправданием…». Сделав этот неутешительный вывод, Куйбышев просил снять с него звание политического комиссара и поступить с ним по усмотрению РВС фронта (Архив ИМЛ. Ф. 79. Оп. 1. Д. 130. Л. 1–2).

Однако, никаких оргвыводов в отношении комиссара 1-й армии не последовало. Возможно потому, что его аргументы нашли убедительными. А, может быть, оттого, что в таком случае пришлось бы спросить и с политкомиссара фронта товарища Благонравова, чья вина в разгроме Симбирской группы войск была ничуть не меньше. Именно он стоял наверху «комиссарской пирамиды», призванной обеспечить оборону города всеми имевшимися в его распоряжении силами. А силы эти были по тем временам немалые. Кроме гарнизона города, подступы к Симбирску защищали войска Первой армии, состоявшей из Пензенской, Инзенской и Симбирской дивизий. В конце июля в каждой насчитывалось до 7 тыс. штыков, 100 сабель и 30 орудий. В общей сложности около 20 тыс. пехоты и 300 кавалеристов при 90 орудиях. Кроме того, командование Первой армии, вооружив 4 парохода, сформировало Симбирский отряд вооружённых судов (РГВА. Ф. 157. Оп. 2. Д. 5. Л. 5). Но всё это рухнуло едва ли не в одночасье. На радость симбирской буржуазии, которая «встречала с бурным ликованием своих спасителей, под звон колоколов. И рядом с этим ликованием раздевались донага убитые красноармейцы, и одежда их продавалась с аукциона» (Мордвинов, Р. Н. Волжская военная флотилия в гражданской войне 1918–1920 гг. Москва, 1952. С. 60, 61, 62, 63).