«1918. Симбирскъ», книжная серия «Симбирские тайны». В. Миронов. Часть 1. Тернистый путь к власти советов. Главы 11-12 / 22 Февраля 1918 / История Ульяновска / Годы и люди

Губернский Комиссариат юстиции был сконструирован губисполкомом 22 февраля 1918 года1 и находился в помещении Симбирского окружного суда на втором этаже здания на углу улиц Гончаровской и Дворцовой (Сейчас там размещается юридический факультет Ульяновского государственного университета. АУМВДУО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 29. Л. 580) Комиссаром был избран т. Зелинский (АУМВДУО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 29. Л. 590).

Ещё 22 ноября 1917 года СНК издал Декрет о народном суде, который должен был прийти на смену прежнему, «буржуазному» (Жукова, Л. В., Кацва, Л. А. История России в датах. С. 154).

Поэтому сразу же после своей организации губюст занялся ликвидацией старых судебных органов. В первую очередь уволили так называемых старших служащих – членов суда, прокуроров, судебных следователей. Остальные, выразившие желание работать на новых началах, признавая власть советов, были оставлены на прежних местах. Ликвидация прошла вполне спокойно, после чего приступили к приёму-передаче дел и имущества. А затем – к организации новых судов. В их состав входили председатель и шесть заседателей, избираемые губернскими и городскими советами. Одновременно начали формировать следственную комиссию как главный орган по разработке и подготовке материалов суда.

Однако поначалу дело шло медленно из-за отсутствия «опытных, дельных и идейных работников, настоящих революционеров», к тому же мало-мальски знакомых со следствием. Пришлось обращаться в исполком за разрешением на право приглашать на службу юристов – практиков и теоретиков (ГАУО. Ф. Р-200. Оп. 2. Д. 21. Л. 38). Рассмотрев запрос на своём заседании 26 февраля, губернский Совет народных комиссаров разрешил «допустить в отделы следственной комиссии, за исключением отдела по борьбе с контрреволюцией, по одному юристу, признающему Советскую власть». При этом оговаривалось, что, если в исполнительном комитете не окажется лиц, могущих занять должность председателя революционного трибунала, то разрешалось кооптировать таковых из партии большевиков или максималистов» ((ГАУО. Ф. Р-200. Оп. 2. Д. 21. Л.46-47).

Таким образом, работа следственной комиссии была более или менее налажена, и она приступила к подготовке дел, на первых порах как для Трибунала, так и для Окружного народного суда. К организации последнего Губюст приступил с получением декрета № 2 об Окружных народных судах и закончил её к концу апреля. Уже 2 мая Губернский окружной на родный суд начал свою деятельность в составе уголовного и гражданского отделений (ГАУО. Ф. Р-200. Оп. 2. Д. 21. Л. 38). Председательствующим первого состоял Сергей Евгеньевич Россоловский, членами стали Иван Степанович Бобкевич и Леонид Николаевич Грауэрт. В гражданском председательствовал Пётр Устинович Пашкевич. Члены – Борис Кузьмич Саранский и Владимир Вячеславович Ермолов (ГАУО. Ф. Р-125. Оп. 3. Д. 1. Л. 115, 115 об.)

Окружному суду были подсудны все дела, наказуемые тюремным заключением свыше 2 лет, и гражданские – с требованием на сумму свыше 3 тыс. руб. Масса же дел, прежде подсудных Окружному суду, таких, как утверждение в правах наследства к исполнению духовных завещаний, усыновление и т. д., равно и дела брачные – все перешли в ведение местных судов (ГАУО. Ф. Р-200. Оп. 2. Д. 21. Л. 46–47) Кроме того, к их подсудности отнесли все гражданские дела по искам до 2 тыс. руб. и уголовные, по которым обвиняемому могло быть назначено наказание до 2 лет тюремного заключения.

Свою деятельность местные суды начали в марте и апреле 1918 года, за исключением трёх участков в уезде, которые на тот момент не были замещены.

В Симбирске функционировали 5 участков. Первый и второй находились на Гончаровской улице в бывшем доме Крупенникова (Ныне дом № 46, где расположена аптека № 1) Народными судьями здесь были соответственно Сергей Петрович Шепелев и Александр Константинович Штатланд. Третий участок располагался в доме № 8 по Мартыновой улице (Ныне ул. Радищева), где трудился судья Михаил Фёдорович Корецкий. Четвёртый и пятый участки народных судей Петра Альфонсовича Журавского и Владимира Николаевича Альбинского размещались в доме ремесленного училища им. Лебедева по Старо-Казанской улице (Ныне ул. Красноармейская, д. 53).

Территория Симбирского уезда разделялась на 9 судебных участков. Первый – судьи Андрея Михайловича Узно, находился в Симбирске. Второй – Ивана Яковлевича Монина – в Ключищах. Четвёртый – Павла Семеновисча Петрова – в Шиловке. Шестой – Павла Владимировича Архангельского – в Новом Никулино. Седьмой – Льва Николаевича Плющевского-Плющик – в Ундорах. Девятый – Константина Петровича Олсуфьева – в Заволжье, в селе Часовня. Ещё на трёх участках – третьем, пятом и седьмом – народных судей пока не было.

В ходе ознакомительной поездки комиссара Зелинского в Сызрань, а также по другим уездам наладили деятельность местных судов и там. В результате начали работать сразу ещё 14 участков. А затем был созван съезд уездных комиссаров юстиции, на котором обсудили и решили все важные вопросы по организации судов, следственных комиссий и трибуналов.

Все местные (участковые) народные судьи были избраны исполкомом. Оклад их жалования составлял 450 руб. в месяц. Кроме Окружного и местных Народных судов был учреждён Революционный трибунал. Согласно Декрету, он работал параллельно с местными судами, как бы сейчас сказали, общей юрисдикции. А его главной функцией была защита завоеваний революции и борьба с контрреволюцией, саботажем, спекуляцией, мародёрством и тому подобными злоупотреблениями, «а равно решение дел о борьбе с прочими злоупотреблениями торговцев, промышленников и прочих лиц» (Становление института смертной казни в Советской России (1917–1922) // Миртесен : сайт. URL (дата обращения: 16.06.2021).

При этом, в отличие от «обычных» судов, по словам Председателя революционного трибунала республики К. X. Данишевского, «Трибуналы не руководствуются и не должны руководствоваться никакими юридическими нормами. Это –карательные органы, созданные в процессе напряженнейшей революционной борьбы, которые выносят свои приговоры, руководствуясь исключительно принципами политической целесообразности и правосознания коммунистов. Отсюда вытекает беспощадность приговоров. Но, как бы ни был беспощаден каждый отдельный приговор, он обязательно должен быть основан на чувстве социальной справедливости, должен будить это чувство...» (О революционном Трибунале, его составе, делах, подлежащих его ведению, налагаемых им наказаниях и о порядке ведения его заседаний : инструкция Революционному Трибуналу // Исторические материалы : сайт. URL (дата обращения: 16.06.2021).

Судебные заседания Революционного трибунала были публичными и походили при участии специально учреждённой при нём коллегии лиц, «посвящающих себя правозаступничеству, как в форме общественного обвинения, так и общественной защиты».

Формировалась коллегия «путем свободной записи всех желающих оказать помощь революционному правосудию и представивших рекомендации Советов Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов». Членов Трибунала, также как и судей «обычных» судов, избрали на заседании исполкома. Кроме членов избирались также 40 заседателей. Все лица, кроме заседателей, избирались на 3 месяца и могли быть отозваны Советами до истечения срока. Заседатели избирались на один месяц из общего списка заседателей путём жеребьёвки. В «очередной список» входили шестеро очередных и один-два запасных заседателя на каждую сессию. Как видим, это очень похоже на формирование современной коллегии присяжных.

Несмотря на всю грозную суровость, сквозившую в названии этого учреждения, меры наказания, которые он имел право выносить, были довольно мягкими. Вот их полный перечень: «1) денежный штраф, 2) лишение свободы, 3) удаление из столиц, отдельных местностей или пределов Российской Республики, 4) объявление общественного порицания, 5) объявление виновного врагом народа, 6) лишение виновного всех или некоторых политических прав, 7) секвестр или конфискация (частичная или общая) имущества виновного, 8) присуждение к обязательным общественным работам. Меру наказания Революционный трибунал устанавливал, «руководствуясь обстоятельствами дела и велениями революционной совести» (О революционном Трибунале, его составе, делах, подлежащих его ведению, налагаемых им наказаниях и о порядке ведения его заседаний : инструкция Революционному Трибуналу // Исторические материалы : сайт. URL (дата обращения: 16.06.2021).

Председателем этого судебного учреждения в Симбирске стал Илья Васильевич Крылов, заместителем – Андрей Евгеньевич Артизианов, а членом трибунала – Фёдор Ильич Вьюгин. Размещался Революционный трибунал в здании Окружного суда. При трибунале работала следственная комиссия в составе Председателя Андрея Андреевича Ефремова и её членов – Евгения Фёдоровича Павлова и Александра Васильевича Лускарева.

Своя комиссия была и при судах. В её состав входили судебные следователи Леонтий Фёдорович Щёткин, Владимир Михайлович Георгадзе, Николай Фомич Сущевич и Георгий Павлович Дементьев. Комиссия также находилась в помещении Симбирского окружного народного суда (ГАУО. Ф. Р-200. Оп. 2. Д. 21. Л. 46–47).

31 января начал свою деятельность Карсунский революционный трибунал (ГАУО. Ф. Р-125. Оп. 3. Д. 1. Л. 4). Его возглавил всё тот же С. Репинский (ЦГАОР. Ф. 393. Д. 84. Л. 12–13.) При трибунале были организованы две следственные комиссии – по уголовным и по политическим делам (ГАУО. Ф. Р-125. Оп. 3. Д. 1. Л. 6) А уездный исполком выделил средства на финансирование этих учреждений (ГАУО. Ф. Р-125. Оп. 3. Д. 1. Л. 7). Вскоре для них нашлась работа. В с. Посёлки Потьминской волости самосудом толпы были убиты односельчанин, пойманный при совершении им кражи, и его жена.

«Следствие вести было тяжело, пришлось считаться с целым обществом, – вспоминал Репинский. – После похорон сельский совет постановил: вследствие отсутствия родственников убитого, поделить между собой имущество убитого и, считаясь с Трибуналом, как с высшей судебной инстанцией уезда, который стал популярен в уезде, явились за санкцией к своему постановлению.

Я долго доказывал безнравственность и дикость такого поступка, как раздел имущества после убитого ими же. Не дав санкцию, я этим самым вызвал недовольство просителей уполномоченных».

На ст. Глотовка жители д. Шарлово совершали вооружённые нападения на проходившие поезда с хлебом. Всего ими было разграбили около 12 вагонов. Во время одного из нападений грабителей обстреляли красноармейцы из охраны состава, убив троих и ранив несколько человек. А уцелевшие обратились в трибунал с жалобой на… хулиганство красноармейцев, считая себя пострадавшими. И опять Репинскому пришлось убеждать «общество» в том, что оно не право.

Впрочем, вполне в духе того времени действовал Председатель Ревтрибунала не только силой закона и слова. Так, 18 марта на ст. Вешкайма жителями с. Кротовка Вешкаймской волости был разграблен хлеб-вагон, предназначавшийся для голодающих. Наводить порядок опять приехал Репинский во главе вооружённого отряда. Тем не менее, даже опираясь на него, «добрым словом» ничего добиться не удалось. Лишь пулемётные очереди смогли убедить крестьян компенсировать украденное и заплатить за хлеб по 13 руб. за пуд. Всего же – за 500 пудов хлеба и 42 пуда мяса, увезённого по пути. «Обошлось без жертв», – уточняет председатель трибунала (ЦГАОР. Ф. 393. Д. 84. Л. 12–13).

Но вернёмся из Карсуна в Симбирск. Здесь в марте 1918 года по распоряжению Наркомюста в ведение губернского Комиссариата юстиции перешли местная Тюремная инспекция и все тюремные учреждения ( ГАУО. Ф. Р-125. Оп. 3. Д. 1. Л. 18). Позже, согласно циркулярному отношению НКЮ от 27 мая № 3770, Главное управление местами заключения было переименовано в Карательный отдел НКЮ. В связи с этим на местах прежняя Тюремная инспекция упразднялась, а её функции передавались особым подразделениям губернских комиссариатов юстиции, которые тоже стали называться Карательноми отделами ( ГАУО. Ф. Р-125. Оп. 3. Д. 1. Л. 97). Создали такой и в Симбирске.

Кроме судебных и тюремных органов, постановлением исполнительного комитета от 21 апреля 1918 года в ведение Комиссариата юстиции передали бракоразводные дела. Членом бракоразводной комиссии был избран т. Иванов-Кваницкий (ГАУО. Ф. Р-125. Оп. 3. Д. 1. Л. 52)

Для этого был организован специальный отдел, которому и перешли около 1500 нерешённых бракоразводных дел, принятых от духовной консистории, которые надлежало рассмотреть и разрешить в самое ближайшее время. Однако организация работы нового отдела встретилась с неожиданными трудностями. Ещё 18 декабря 1917 года Декретом Совета народных комиссаров «всем духовным и административным учреждениям, коим была подведомственна регистрация браков, рождения и смертей по линии каких бы то ни было вероисповеданий» предписывалось незамедлительно передать все регистрационные книги в соответствующие городские, уездные, волостные и земские управы для дальнейшего их хранения. Однако церковь не спешила подчиняться. Отдел записей рождений, браков и смертей при Симбирском Совете ещё дважды предлагал настоятелям Симбирских храмов и представителям церквей инославных вероисповеданий предоставить метрические книги за 1917 и 1918 годы. Но и эти требования исполнены не были. Более того, Симбирская духовная консистория по-прежнему продолжала рассылать по церквям чистые метрические книги и бланки.

«Такое игнорирование распоряжений советской власти со стороны духовных учреждений может быть объяснимо только явным противодействием существующей власти, желанием и целью своим положением поставить тормоз в правильное развитие и проведение в жизнь Декрета о гражданском ведении актов, – писал в губисполком в июне 1918 года безымянный председатель отдела и просил высшую губернскую власть принять меры к прекращению рассылки консисторией метрических книг и бланков, а также немедленной сдаче церквами заполненных метрических книг за 1917 и 1918 годы (ГАУО. Ф. Р-125. Оп. 3. Д. 1. Л. 95). Параллельно Отдел регистрации рождений, браков и смертей официально известил жителей Симбирска о том, что «метрические выписи рождений и браков, выданные приходскими церквами в 1918 году СЧИТАЮТСЯ НЕДЕЙСТВИЕЛЬНЫМИ».

Поэтому гражданам предлагалось явиться в Отдел для повторной записи рождений и браков и получения соответствующих удостоверений. При этом особо подчёркивалось, что и впредь все метрические выписки, выданные приходскими церквами, будут рассматриваться как недействительные и не будут приниматься в учреждениях. Точно так же церковное крещение и брак без последующей гражданской записи не будут иметь законной силы ( АУМВДУО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 29. Л. 689).

То есть ни крещение, ни венчание сами по себе на тот момент не запрещались. Просто их требовалось как бы подтвердить через официальную запись в государственной структуре.

Что касается Губернского революционного трибунала, то уже через месяц после своего формирования ему пришлось рассматривать дело довольно громкое и скандальное. Но нам оно интересно не столько своей фабулой, увы, вполне банальной, сколько правовыми трактовками, которые давала случившемуся новая, пролетарская Фемида.

Глава 12. Фемида против Бахуса

На углу Гончаровской и Дворцовой улиц до сих пор стоит большое трёхэтажное здание. Сто лет назад главный его фасад смотрел окнами на торговые ряды, из-за своих архитектурных особенностей прозванные в народе «Столбами» ( Сейчас на их месте ЦУМ.). Северной же стороной, той, что выходит на Дворцовую, оно обращено к зданию Симбирского окружного суда (Ныне здесь размещается юридический факультет Ульяновского государственного университета), находящемуся через дорогу. На первом этаже, как водится, располагались магазины. В начале ХХ века здесь находился лучший в городе галантерейный магазин Кудряшова. А два этажа над ним с середины XIX века занимала гостиница «Пассаж» – одна из самых, как бы сейчас сказали, престижных. В её номерах обычно останавливались прибывавшие в Симбирск «знатные лица», а также проживали офицеры из расквартированных в городе воинских частей. «В ресторане при гостинице любила сиживать местная богема» (Улица Гончарова. Ульяновск, 2015. С. 181). Сразу после революции «Пассаж» сохранял свой статус. Сменился лишь состав постояльцев – теперь в номерах жили высокопоставленные сотрудники губисполкома, Совета и других советских учреждений. Ну, и по-прежнему останавливались приезжие «знатные лица». Одним из них был член Тамбовского продовольственного совета Иван Никифорович Серьга, состоявший к тому же и «Председателем чрезвычайной продовольственной делегации, направленной в Москву и Петроград Межфронтовой Комиссией Снабжения войсковых организаций при Ставке по поручению Советам Народных Комиссаров». Замысловато, но солидно. В Симбирск Серьга приехал, чтобы заглянуть в канцелярию 107-го Троицкого полка, за которым он числился с сентября 1917 года как прикомандированный, и получить расчёт и документы в связи демобилизацией.

Прибыв в город 20 марта, на следующий день утром он явился в полк, будучи, по словам свидетелей, уже изрядно навеселе. Но бумаги ему оформили не сразу. Пришлось ждать несколько дней. И всё это время, по словам тех же свидетелей, Иван Никифорович, что называется, не просыхал. А 23 марта Серьга устроил для бывших сослуживцев званый обед, который давал в своём номере № 30 с 2 часов дня. В назначенный день и час здесь за двумя накрытыми столами собрались: выборный командир полка, ефрейтор Эдуард Эдуардович Мецлер, старший полковой врач Юдель Моисеевич Лев, младший врач Анатолий Кириллович Сидоренко, начальник хозчасти полка Дмиртий Николаевич Хмелевский, полковой делопроизводитель Фёдор Ильич Иванюк и член ликвидационной комиссии того же полка Борис Михайлович Тихомиров. Вместе с хозяином номера набралось семеро. Застолье, начавшееся в два часа пополудни, затянулось до глубокой ночи. В промежутке между тостами гости азартно резались в карты на деньги. Ближе к полуночи накрыли ужин, а Серьга вызвал в номер трёх девиц. Однако насладиться их ласками он уже не мог, поскольку пребывал в полубессознательном состоянии, и собутыльники уложили его в постель в том же номере, за ширмой. Остальная кампания продолжила веселье и вела себя настолько шумно, что комендантша «Пассажа» Лапина была вынуждена зайти в комнату и потребовать прекращения кутежа. Однако строгое требование не возымело никакого результата. Разве что «ожил» за ширмой Серьга и принялся буянить с новой силой. Гвалт стоял такой, что пришлось вмешаться жившему по соседству в № 25 члену судебно-следственной комиссии при Симбирском революционном трибунале Александру Васильевичу Лускареву, который вызвал из штаба Красной гвардии наряд из 4 красногвардейцев. Когда те вошли в злополучный номер, на столе стояло множество бутылок из-под пива и «Ситро», а за перегородкой на кровати лежал пьяный хозяин номера. Рядом с ним на ночном столике, тоже заставленном пустыми бутылками, обнаружили стакан с недопитым спиртом. И три полных бутылки нашли спрятанными под диваном. Заплетающимся языком Серьга принялся объяснять, что без спирта ему – никак, поскольку он алкоголик, всегда пил и будет пить. Когда же Лускарев предложил Серьге одеться и следовать за ним, тот, взволнованный, схватился за штык красногвардейца и трясся, как в лихорадке, стал плакать. Но его, в конце концов, подняли с постели, накинули на плечи шинель и вывели в коридор.

Между тем комендант Лапина, опасаясь, что наличными силами порядок навести не удается, обратилась за помощью прямо к начальнику штаба Красной гвардии Петру Геннадьевичу Самарину, благо тот находился рядом – в той же гостинце. Только на первом этаже, в номере седьмом, где временно проживал секретарь Президиума Симбирского совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Александр Александрович Палкин. По одним документам ему было 24 года, по другим – 27 лет. Несмотря на поздний час, Палкин не спал. Как, впрочем, и его гости – упоминавшийся уже Самарин, его помощник Дмитрий Александрович Черемшанский, 27 лет, а также Товарищ (по-нашему – заместитель) председателя Симбирского Совета 28-летний Роман Николаевич Танаев, проживавший в соседней комнате № 9. А заняты в столь поздний час они были тем, что… тоже выпивали: Черемшанский принёс с собой спирт, купленный на толкучке за 25 рублей.

Оставив товарищей за этим приятным занятием, командир красногвардейцев поднялся на третий этаж, где в коридоре увидел, как человек в нижнем белье и накинутой поверх него шинели пытается вырваться из рук двух красногвардейцев. Самарин принялся стыдить полуодетого, но диалог не получился: Самарин получил удар в челюсть. Из рассечённой губы закапала кровь. Вытирая её, начштаба вернулся в номер Палкина, чтобы одеться и идти за нарядом красногвардейцев.

Увидев кровь на лице товарища, собутыльники поинтересовались, в чём дело. Пётр Геннадьевич кратко рассказал о случившемся и отправился за подмогой. Следом номер покинул и Палкин в сопровождении приятелей – они пошли разбираться с обидчиком друга.

Между тем Лускарев пригласил всех участников попойки (кроме Серьги) в свой номер, где приступил к дознанию. Серьга, вырвавшись от конвоиров, вновь улёгся в постель. Но вскоре опять увидел перед собой Лускарева, который вернулся, узнав, что буйный приезжий ударил самого начальника Красной гвардии, и объявил пьяному Серьге, что тот арестован в связи с «наличностью фактических данных совершенных им преступных деяний». В ответ арестованный принялся истерить. «Я преступник! Я преступник!» – закричал он и бросился на члена следственной комиссии. Тот отскочил, а пьяный постоялец ухватился за штыки двух винтовок стоявших радом красногвардейцев и принялся трясти их с такой силой, что бойцы едва устояли на ногах. Приказав одеть Серьгу, Лускарев вернулся в свою комнату «для составления необходимых бумаг». Дебошира же снова вывели в коридор, чтобы отконвоировать в Дом Свободы.

Однако, проходя мимо 25-го номера, он опять вырвался от конвоиров и с криком «Меня хотят убить»!» влетел в комнату, где шли допросы собутыльников. Его вновь поволокли в коридор. Но в дверях пьяный тамбовский комиссар нос к носу столкнулся с такой же пьяной компанией Палкина, ударил его кулаком, получил в ответ, не удержался на ногах и рухнул на пол. А секретарь Президиума Симбирского совета достал из кармана браунинг и со словами «Контру надо уничтожать» выстрелом в лоб убил члена Тамбовского продовольственного комитета и председателя Чрезвычайной продовольственной делегации Ивана Никифоровича Серьгу. После чего вместе с Танаевым вошёл в № 25, где оба уселись за стол и тоже принялись было вести дознание. Однако оказались к этому не способны в силу того, что были изрядно выпивши. Палкин к тому же пребывал в сильно возбуждённом состоянии, предлагая Танаеву всю эту пьяную контру тут же и кончить. Но у товарища председателя Симбирского Совета эта идея одобрения не нашла. Тогда Палкин пристал к красногвардейцам, объясняя им, что убил Серьгу как контрреволюционера и показывал разрешение на право ношения оружия.

Лускарев тем временем совещался с Танаевым и Самариным о судьбе убийцы, в частности о том, стоит ли его арестовывать. Сошлись на том, что арест может стать причиной ненужных жертв со стороны… Палкина как человека, находящегося «в пьяном виде и в сильно возбужденном нервном состоянии вплоть до исступления». Решили, что арестовать его никогда не поздно, так как «надеялись, что товарищ Палкин, будучи случайным убийцей и представителем Советской Власти, ни за что не позволит себе уклониться от суда и следствия». В конце концов, Палкина, впавшего к тому моменту в ступор, отвели в его комнату, отобрав два револьвера и усадили на стул, на котором он словно застыл, будучи в полном бессознании. Так, в сидячем положении, его и оставили. Позже, правда, переложили на кровать рядом с «каким-то другим человеком», тоже почему-то оказавшемся в номере.

Тем временем член судебно-следственной комиссии Александр Васильевич Лускарев составил протокол обыска комнаты № 30, где ещё недавно жил гражданин Серьга, только что «переселившийся» в покойницкую. Кроме упоминавшихся уже трёх бутылок спирта в протоколе указаны: «3 галстуха (так в тексте), 1 пара перчаток, 2 гребенки, 10 пачек стеариновых свечей, 1 пара носков, гимнастерка суконная, ремень, саквояж с закуской, 3 книги, квитанции на посылку телеграмма».

Затем настало время решить, как поступить с другими собутыльниками покойного. Лускарев склонялся к тому, чтобы всю кампанию во главе с комполка отправить под конвоем в Дом Свободы в распоряжение Комиссии по борьбе с пьянством. Но Мецлер был с этим категорически не согласен, утверждая, что «Этим дискредитируется власть. А если на то пошло, то путь будет месть за месть» и даже немножко угрожал: «Этим вы наживаете себе врагов». Однако ни просьбы, ни угрозы действия не возымели, и собутыльники убитого были отправлены в распоряжение «пьяной комиссии». А Палкина и его товарищей на следующий день – 24 марта – всё же арестовали. И уже 27 числа предъявили обвинение. Сам он обвинялся в том, что в ночь с 23 на 24 марта, будучи в нетрезвом состоянии, выстрелом из револьвера «Браунинг» убил гр. Серьгу, который, будучи пьян, оказывал сопротивление требованиям власти.

Танаев и Черемшанский, по мнению следствия, были виновны «в том, что в ночь с 23 на 24 марта, собравшись в номере у Палкина, распили там бутылку спирта, и будучи вследствие этого в нетрезвом состоянии, во время происшедшего в гостинице «Пассаж» скандала, не могли и не проявили, как должностные лица, должной распорядительности при ликвидации его, тем дали возможность скандалу разрастись до крупных размеров».

А пока арестованные ответработники томились за решёткой, на воле развернулась активная борьба за их освобождение. За Черемшанского вступилось «командование Штаба Красной гвардии в лице начальника штаба Самарина, его помощника Куликова Александра, члена комитета внутреннего (неразборчиво) Владимира Морозова и секретаря штаба Александра Белова», просивших разрешения взять арестованного на поруки. А Чрезвычайная следственная комиссия ходатайствовала перед комиссаром юстиции об изменении меры пресечения Танаеву и Палкину. В качестве смягчающих обстоятельств указывались: в отношении первого – что он всё же пытался проявить некоторую деятельность, уговаривая Палкина не буянить и старался беспорядки ликвидировать; в отношении второго – что, когда начались беспорядки в связи с пьянством в № 30, «он, несмотря на то, что был в нетрезвом виде, старался оказать помощь Красной гвардии при подавлении означенных беспорядков, и когда со стороны одного из скандаливших были сделаны неоднократные попытки противодействовать распоряжениям и действиям власти (до нанесения представителям власти ударов включительно), он, Палкин, выстрелом из револьвера «Браунинг» убил на повал гражданина Серьгу».

«Следует отметить, – говорится в ходатайстве, – что убийство Палкиным объясняется тем, что означенный Серьга в словах и действиях проявлял явную контрреволюционность. Хотя, если бы Палкин был в трезвом состоянии, убийство, вероятно, совершено не было бы».

Ходатайствовало за Палкина и руководство Президиума Симбирского губернского совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов – его председатель Гимов, а также заместители Кокрянцев и Абросимов. Они прислали в трибунал письменное поручительство. В нём говорилось, что «товарища Палкина, обвиняемого в том, что он, пользуясь своим общественным или служебным положением, злоупотреблял властью, представленной ему революционным народом», они берут под своё поручительство и «ручаются за то, что он, Палкин, не скроется от суда и следствия и не примет никаких мер к сокрытию следов преступления».

В противном случае всю ответственность за могущие произойти от этого последствия подписанты принимали на себя. Они же внесли залог за арестованного – по 5 тыс. руб. каждый. Поручителей поддержал и вызвавшийся защищать Палкина в суде ещё один член губернского исполкома – Михаил Семёнович Сергач. В своём прошении об этом он пишет: «Принимая защиту Палкина на себя, я ходатайствую перед Революционным Трибуналом изменить принятую против Палкина меру пресечения… т. е. безусловное содержание под стражей… отдачей его под поручительство. Такое изменение меры пресечения…».

Интересны соображения, которые приводит защитник, или, как тогда говорили, правозаступник, обосновывая допустимость освобождения из-под стражи арестованного убийцы. По его мнению:

«а). Палкин может быть подвергнут наказанию самой высшей степени, указанной в Инструкции Революцион. Трибунала – отдача на общественные принудительные работы на тот или иной, более или менее продолжительный срок с лишением всех политических прав. Это для Палкина, как революционера, к стыду своему, выпившему несколько рюмок водки, наказание, конечно, страшное. Но ни один революционер из боязни понести строгое наказание, не позволит себе уклониться от Фемиды – правосудия – суда революционной совести.

б). В первом случае мною принято в соображение самое худшее положение, в котором может оказаться мой подзащитный. Но суд при принятии и применении меры пресечения способов уклонения от суда и следствия, руководствуется не только тяжестью наказания, но и совокупностью улик против обвиняемого и его образом жизни. То, что Палкин против себя не имеет достаточных улик в приписываемом ему деяний, докажет судебное следствие, и нет таковых, по соображениям защиты, и в предварительном следствии». То есть в соответствии с принципами нарождавшейся революционной законности самым тяжким наказанием, которое грозило виновному в умышленном убийстве, была «отдача на общественные принудительные работы на тот или иной, более или менее продолжительный срок с лишением всех политических прав»! А само убийство, совершённое, можно сказать публично, на глазах как минимум десятка людей, в том числе вполне трезвых красногвардейцев, не рассматривалось как доказанное. Громкий голос пролетарского гуманизма был услышан: уже в первых числах апреля, пробыв под арестом около недели, Палкин и его собутыльники были освобождены и ожидали суда на воле.

Заседание Революционного трибунала по делу об убийстве в «Пассаже» состоялось 30 апреля и проходило по правилам суда присяжных. Об этом свидетельствует список «очередных заседателей», в котором значатся 12 фамилий, а также приложенный к делу вопросный лист с вопросами, на которые им предлагалось ответить.

Вот он:

В итоге, с учётом мнения заседателей Танаев и Палкин были признаны виновными (Палкин – в убийстве, совершённом, «в состоянии полной невменяемости») и приговорены к наказанию «в форме общественного порицания, выраженного публично Трибуналом». Черемшанского полностью оправдали.

Что касается остальных участников этой пьяной истории, то дело пятерых арестованных гостей погибшего, поскольку никаких других обвинений, кроме участия в коллективной пьянке, им не предъявлялось, передали на рассмотрение Комиссии по борьбе с пьянством, и чем оно закончилось, не известно. Но с учётом того, что даже обвинённый в убийстве отделался лёгким испугом, скорее всего, ничем.

Правда, комполка ефрейтору Мецлеру пытались «пришить» обвинение в контрреволюционной деятельности, но не нашли достаточных доказательств.

В общем, карающий меч в руках пролетарской Фемиды оказался картонным. А сама она, во всяком случае, в самые юные свои годы, была девушкой незлобивой, покладистой и совсем не кровожадной. Причём не только в отношении попавших в её руки «классово близких», в чём мы еще многократно убедимся (ГАУО. Ф. Р-125. Оп. 2. Д. 38. Л. 4–122 об.)