Есть ли жизнь на нарах? / 19 Апреля 1937 / История Ульяновска / Годы и люди

Тех, кто интересуется этой темой, отсылаем к книгам Томаша Ржезача «Спираль измены Солженицына». Москва 1978 г., Владимира Бушина «Александр Солженицын. Гений первого плевка», Москва, 2005 г., Анатолия Белякова и Олега Матвейчева «Ватник Солженицына» Москва, 2018 г.

Мы же вернемся на один из «островов» архипелага ГУЛАГ, а именно, в Ульяновск 1937 года и, опираясь на архивные документы, посмотрим, как все было на самом деле.

Не сахар

Тюрьма в те годы была, разумеется, далеко не домом отдыха, так что сидеть в ней приходилось не сладко, причем, нередко в самом прямом смысле: «Сахар не выдается с 20 марта, и личные деньги заключенных не выдаются более 10 дней», – информировал начальника отдела мест заключения (ОМЗ) Куйбышевской области старшего лейтенанта Государственной безопасности товарища Второва старший помощник областного прокурора товарищ Христинин официальной служебной запиской от 22 апреля 1937 года.

Последняя была составлена по результатам посещения Ульяновской тюрьмы в период с 19 по 21 апреля и свидетельствовала о том, что перебои с сахаром были далеко не единственной проблемой пенитенциарного заведения.

Как отвратительное оценивал прокурор и питание заключенных. «В течение последних месяцев готовится ячневый суп с картофелем бессменно. За исключением нескольких дней, когда варился гороховый суп. Томата, лука, перца и лаврового листа нет, благодаря чему пища многое теряет во вкусе. На рынке это все имеется, но тюрьма не имеет средств приобретение их», поскольку «не имеет оборотных средств и это отрицательно отражается на общем состоянии тюрьмы», – констатировал проверяющий.

Впрочем, несладко приходилось не только арестантам, но и надзирателям.

«Во время моего посещения, – пишет Христинин, – рецидивисты и несовершеннолетние бьют безобразно двери, требуют вывода на оправку и просто из хулиганских побуждений». А единственный постовой на продоле (тюремном коридоре – В.М.), которого арестанты «оскорбляют словами и действием», был не в состоянии навести и поддерживать хоть какой-то порядок.

При этом наказания за бесчинства сидельцы не опасались, поскольку единственный оперуполномоченный, обслуживавший и тюрьму, и колонию просто физически не мог выявить участников беспорядков и расследовать дела против них.

А по вечерам, кроме дежурного и начальника корпуса, в спецучреждении вообще никого не было.

Для устранения такого, безусловно, угрожающего положения помощник прокурора рекомендовал начальнику областного ОМЗ отпустить ульяновской тюрьме оборотные средства и увеличить число постовых надзирателей. Причем, срочно.

Прошло чуть больше месяца и 1 июня в продоле вновь появился представитель надзорного органа. На сей раз – помощник прокурора Ульяновска Соболев. В сопровождении начальника тюрьмы Укродыгина, начальника корпуса Данилина и санитарного врача тюремной больницы, чья фамилия почему-то не указана, страж соцзаконности снова отправился обследовать состояние революционного порядка в учреждении.

На тот момент в тюрьме находилось 702 заключенных, что превышало норму, но не критично – всего на 102 человека. Тем не менее, в камерах «тесно, грязно, воздух спертый, в некоторых камерах имеются клопы (кам. № 5). Недостаточно топчанов (кам. №№ 4,6,7,8 и т.д.), в некоторых матрацах отсутствует солома. В камере № 24 обнаружены вши (у следств. л/св. Заболотнова). Питание однообразное, в результате чего питание и не вполне удовлетворительное. Слабый сан. надзор, как за камерами, так же и за заключенными», – сказано в акте проверке от 14 июня 1937 года.

Кроме личных наблюдений, эти сведения прокурор почерпнул также из жалоб арестованных, которыми те буквально засыпали Соболева, сетуя и на тесноту, и на нехватку топчанов, так что некоторым приходится спать на полу, и на дефицит матрасов, и на отсутствие в них соломы.

Большие нарекания вызывало медицинское обслуживание. Так заключенный Воеводин утверждал, что находится на лазаретном лечении, однако никаких лекарства не получает, а Иван Андреевич Гераенков жаловался на то, что болеет, но ему даже и лечения-то не назначают. Он записывался на прием к доктору, да что толку – все равно не вызывают. Игнорировали медработники даже хворавшего туберкулезом следственно арестованного Троицкого и Ивана Васильевича Барского, страдавшего от чесотки.

Сами же медики были редкими гостями в камерах, где расплодились клопы, а у лишенного свободы гражданина Заболотнова нашли вшей, что не удивительно, поскольку в баню сидельцев не водили уже 18 дней, а в прачечной пропали две пары чистого нижнего белья и носков.

Кормежка тоже так себе, – утверждали заключенные. – Сахару не дают, кому-то с 1-го июня, а кому-то – и полтора месяца, как, например, арестованному К.А. Илларионову. Не иначе, надзор ворует. А что? Бывали случаи. Вон с гражданина Сукманова оперуполномоченный снял всю одежду и не возвращает. У гражданина Калашников при обыске в момент задержания сотрудник Бородков изъял 260 рублей, которые тоже до сих пор не вернул. У Ваялева конвой отобрал деньги на этапе, а у Ивана Петровича Зарова таковые украли прямо в камере. Кстати, вместе мылом, которого и без того мало.

И ведь не пожалуешься, поскольку бумагу для написания заявлений тоже не выдают.

Кто-то утверждал, что к нему неправильно применяют режим содержания, чье-то дело Нарследователь Кирпичников расследует слишком долго, у кого-то потеряли кассационную жалобу, отправленную еще из кряжской тюрьмы…

Вынырнув из этого потока жалоб и заявления, помощник горпрокурора принял меры, поручив администрации тюрьмы во всем разобраться и все исправить.

Оборотень в петлицах

Еще одним «островом» солженицынского «архипелага» в Ульяновском районе был лагерь Управления Особого строительстве НКВД, созданного в 1937 году для возведения силами заключенных Куйбышевского гидроузла – комплекса электростанций на Волге. Однако на том этапе осуществить идею не удалось. Ее успешно реализовали лишь в начале 50-х годов прошлого века.

Вернемся, однако в апрель 1937-го. Двадцать девятого числа состоялось закрытое партийное собрания надзорного состава, в котором участвовали шесть членов ВКП(б) и четверо кандидатов. Рассматривался вопрос о проступках, совершенных одним из сотрудников – товарищем Лапаевым.

С докладом по существу вопроса выступил лично начальник колонии Цапрвецкий.

– Товарищ Лапаев был одним из лучших работников кадра ИТК, за его работу дважды премировался. Ему много доверяли, но он доверие не оправдал, – заявил докладчик. Используя свое служебное положение, бывший лучший, но опальный надзиратель занимался хищением вещей у заключенных. Так, 12 апреля во время обыска у одного из них он обнаружил сапоги и ботинки, которые отобрал и спрятал. И лишь после того, как спустя два дня, этот неприятный факт вскрылся, вороватый сотрудник по личному распоряжению начальника колонии сдал изъятую обувь на склад.

А еще, оказывается, коммунист Лапаев связался со спекулянткой! Та привозила из Москвы вещи, которые жена сотрудника колонии, не только принимала на хранение, но и помогала их сбывать.

Хуже того, о склонности надзирателя-коммуниста к личному обогащению прекрасно знали не только его коллеги, но и заключенные, что, разумеется, не прибавляло в их глазах авторитета ни партии, ни НКВД, ни администрации лагеря. Тем более, что любитель чужого добра не был новичком или человеком в системе случайным: до службы в Ульяновске он несколько лет работал в Кряжской колонии и в Мелекесской ИТК, и ни там, ни там не только не имел ни одного замечания, но даже дважды премировался. И вдруг такой залет!

– Воровать изъятую обувь я и не думал, - оправдывался перед товарищами Лапаев. - Я их только хотел задержать и положил в конюшню. Да и лампу я взял в колонии не на совсем, а во временное пользование.

Что касается содействия спекуляции, то не было такого, божился надзиратель. Просто супруга купила у знакомой кофточку и шапочку для себя и плащ для мужа, который та специально привезла из Москвы…

Напомним, шел 1937 год, а процесс чистки партийных рядов от врагов и чуждых элементов набирал обороты. В такой ситуации репрессировали и Лапаева, объявив ему строгий выговор. А ведь вполне мог переместиться из категории тех, кто охраняет, в ряды тех, кого охранял, пополнив собой ряды последних.

Сведений об их количестве на «острове» под названием «особое строительство НКВД», найти пока не удалось.

Зато есть данные о населении другой части ульяновского «архипелага».

Тюрьма и ее жители

По данным на 1 апреля 1937 года в Ульяновской тюрьме, рассчитанной на 600 «посадочных мест» содержалось 667 заключенных. В том числе 178 человек привлекались либо уже были осуждены по разным пунктам «политической» 58-й статье, что составляло 26,6% от общего количества сидельцев. Больше всего их числилось за НКВД – 95, что понятно, поскольку именно ГБ НКВД вело следствие по основной массе дел, возбужденных по данной статье.

За Народный комиссариат юстиции (НКЮ) приходилось 214 обитателей тюрьмы, это те, кто уже получил срок и ожидал отправки к местам отбытия наказания. «Политических» среди них было 45 человек (21%).

Из 203 заключенных, обжаловавших свои приговоры и ожидавших ответа кассационной инстанции, по 58-й были осуждены 37 (18,2).

Меньше всего «врагов народа» числилось за милицией – из 146 ее арестантов, таковым оказался лишь один, да и то, пятьдесят восьмую ему «пришили» заодно с 74-ой, то есть с хулиганством.

Таким образом, как уже отмечалось выше, «политические» заключенные составляли чуть больше четверти от общего количества обитателей ульяновской тюрьмы.

Однако постепенно ее население стало расти: за период с 1 июля по 1 августа переполнение лимита «посадочных мест» составляло в среднем 200-225 человек.

Резкий всплеск численности произошел после того, как 5 августа 1937 года, в соответствии с приказом НКВД № 00447 во всех республиках, краях и областях СССР началась операция «по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников». В результате к 10 августа наполняемость ульяновской тюрьмы подскочила до 1037 заключенных, превысив лимит почти вполовину – более чем на 42 процента. Спустя десять дней в камерах стало еще теснее, поскольку количество их обитателей возросло до 1240, увеличившись по сравнению с нормативом уже более, чем вдвое. Правда, к началу осени произошло некоторое сокращение тюремного населения – до 1156 заключенных. В последующие месяцы их число находилось примерно на одном уровне – в среднем 1089 человек.

Основным поставщиком спецконтингента были органы НКВД: если на 1 августа за ними числилось 172 арестованных, то 10 числа это количество возросло сразу до 294, а к двадцатому – до 429. Но к 1 сентября таковых осталось «всего» 412.

Что касается прочих ведомств, имевших право лишать граждан свободы, таких как милиция, суд, прокуратура, следствие, трибунал, то численность их «клиентов», если и изменилась, то не сильно. Пожалуй, за исключением милиции: если к 1 июля ею было арестовано 100 человек, то на 1 августа уже 142. На десятое – 211, к двадцатому – 245 и к 1 сентября – 223. Однако все это были, главным образом, уголовники, от которых, пользуясь возможностями, предоставленными приказом № 00447, милиция спешила очистить город.

Численность политических точно не известна, но ее можно примерно посчитать. Как уже говорилось, дела по 58-й статье вел, главным образом, ОГБ НКВД, значит и арестованных им подследственных можно считать потенциальными «врагами народа». На 20 августа – на пике роста числа арестантов в 1246 человек, 429 из них, то есть 34,4% сидели за НКВД, вот их и можно принять за «политзаключенных».