С весны 1869 года отбивали симбирское время с колокольни Вознесенского собора башенные часы-куранты, изготовленные фирмой «T. Cook&Sons, York&London», той самой, что создала знаменитый лондонский Биг-Бен. Часы стоимостью в 10000 рублей подарил Симбирску на память о сыне-губернаторе граф Владимир Петрович Орлов-Давыдов (1809 – 1882), один из богатейших людей во всей Российской империи. «Известный англоман» - говорили о графе, подчёркивая его богатство и статус: если Париж – это первый сорт, то Лондон – сорт высший!

Депутат самой первой Государственной Думы Российской империи от Симбирской губернии Алексей Фёдорович Аладьин (1873 – 1927) успел пожить и в Париже, и во франкоговорящей Бельгии, и в Лондоне. Но говорил с выраженным английским, а не французским прононсом, серьёзно увлекался английской гимнастикой и боксом, и даже переводил пособия по боксу на русский, овладев английским с «нуля», одевался, как лондонский денди и хлебному вину предпочитал пиво.

При всём этом Аладьин происходил из крестьян, был избран по крестьянской курии, а журналисты броско именовали его «Мужиком в Государственной Думе». Занимательно, что избирателям-крестьянам Аладьин не казался выскочкой, франтом, пижоном. Они принимали его как своего, и ходоки из Симбирской губернии едва не ежевечерне появлялись в дверях петербургской квартиры депутата Аладьина со своими ситуациями и слезами. Рубеж XIX – XXвеков – время стремительной урбанизации населения. Всё больше сельских жителей уходили в город для дополнительных или постоянных заработков, в полноте проникаясь городской культурой, стилем поведения и одеждой. Изобретение швейной машинки и возникновение индустрии готового платья, то есть пошитого массово на специальных фабриках, а не у индивидуальных портных, сделали к рубежу XX века моду демократичной – а, раз, есть мода, значит, должны быть её законодатели, те, на кого массовый потребитель готов равняться.

Учащийся Симбирской мужской классической гимназии Алексей Аладьин обязан был являться в публичных местах исключительно в гимназической форме, которая напоминала ему, что он – всего лишь крестьянский сын, не ровня своим товарищам по классу, которым повезло родиться «чистокровными» дворянами, хотя они и уступали ему физически и интеллектуально.

Алексей родился в селе Новиковка Ставропольского уезда Самарской губернии – до 1850 года это была губерния Симбирская, теперь – Ульяновская область, Старомайнский район. Его отец был богатым крестьянином, но разорился, и вынужден был искать нового места и новых занятий. Федор Аладьин переехал в Симбирске, сумел устроиться землемером. В те времена это была хлебная профессия, и сын Алексей стал учеником Симбирской мужской классической гимназии.

В гимназическом классе Алексей Аладьин близко сошёлся с двумя подобными себе изгоями, крестьянским сыном Григорием Ивановичем Суровым (1871 – 1947), доктором медицины, прославленным врачом-офтальмологом, и «поповичем», сыном директора народных училищ Симбирской губернии Ивана Ишерского, сменившего безвременно умершего Илью Ульянова, Владимиром Ивановичем Ишерским (ок. 1873 – 1937).

Депутат Государственной Думы В. Ишерский, гимназический друг А. Аладьина:

Владимир Ишерский тоже был медиком и депутатом первой Государственной Думы Российской империи, правда, социал-демократической фракции. Так, что явление симбирянина Ульянова-Ленина на политическом небосклоне России начала XX века не было чем-то случайным и изолированным.

Аладьин учился неплохо, но выпускном классе неожиданно оказался отчислен за «отрицательное направление». Впрочем, молодому человеку позволили сдать выпускные экзамены, и он без труда поступил на медицинский факультет Императорской Казанского университета, где уже учились его лучшие товарищи Суров и Ишерский. Студент Аладьин зарабатывал уроками и смог заделаться модником, «завёл шинель на белой подкладке и жёлтые перчатки».

Гимназист Григорий Суров, друг А. Аладьина:

Параллельно, в ущерб учёбе, студент Аладьин занялся революционной агитацией и пропагандой среди рабочих и крестьян в казанских предместьях. Всё закончилось печально: в 1896 году 23-летний Алексей был арестован и на девять месяцев попал в Казанскую пересыльную тюрьму, где успел отметиться Ульянов-Ленин.

Узника выпустили под залог в 600 рублей, определив до суда находиться в Симбирске. Здесь Алексей успел побывать свидетелем на свадьбе у лучшего друга Григория Сурова – тот венчался 12 января 1897 года в той самой Никольской церкви Симбирска, где крестили Владимира Ульянова, напротив гимназии, где учились друзья. Прознав, что суд грозит ему шестью-восемью годами северной ссылки, Алексей Аладьин счёл за лучшее скрыться за границу, где и провёл те самые восемь лет.

Казанская пересыльная тюрьма рядом с Казанским кремлём, в которой сидел А. Аладьин:

Он занимался подделкой антиквариата, работал электромонтёром, умудрялся, почти не разбираясь в электричестве, компилировать о нём научные статьи и обучал русскому языку офицеров английской армии: это было время «Большой игры», масштабного противостояния России и Великой Британии в Средней Азии.

Вести о Кровавом воскресенье 9 января 1905 года и начале Первой русской революции вызвали в Великой Британии волну антицаристских настроений, быстро переросших в антироссийские. Несмотря на свой английский прононс и гардероб, Аладьин понял, что он патриот своего Отечества.

Он нелегально вернулся на родину, чтобы лично принять участие в революционных событиях, причём, в самой радикальной их части, вступить в вооружённую дружину, подняться на баррикады. Так ли оно было на самом деле, сказать сложно. Зато эффектная информация о членстве в боевой дружине прописывалась даже в официальной биографической справке Аладьина, и добавляла ему веса в глазах избирателей.

Оказавшись в России, Алексей Фёдорович очень скоро перебрался в Симбирск, который, ни не был на передовой линии революционных событий. В Симбирске Аладьин налаживал семейную жизнь, сочетавшись законным браком с дочерью богатого купца Ананьева, владевшего огромным собственным домом почти в центре города, на Покровской (ныне Л. Толстого) улице.

Максим Горький и Скиталец, свояк А. Аладьина:

Родство с Ананьевыми подарило и ещё одно полезное родство. Свояком, мужем сестры жены Алексея Фёдоровича сделался известный в те времена русский писатель и музыкант, песенник и виртуозный игрок на гуслях Степан Гаврилович Петров, прославленный под псевдонимом Скиталец (1869 – 1941). А Скиталец был ближайшим последователем, и даже другом Максима Горького (1868 – 1936) - величайшей литературной знаменитости той эпохи. Такие связи были очень кстати в эпоху, когда средства массовой информации становились, действительно, массовыми.

Став депутатом, Аладьин жил в петербургской квартире Скитальца, на 8-й Рождественской улице в шаговой доступности от Таврического дворца, где заседала Государственная Дума.

На 8-й Рождественской улице в Петербурге в начале XX века. Мимо этих ворот мог ходить А. Аладьин:

Недолгая история российского парламентаризма, отсчитывавшая свой срок от Манифеста 17 октября 1905 года, которым император Николай II распоряжался созвать Государственную Думу, вписала, тем не менее, выдающуюся страницу в общую историю Российской империи, близившейся к своему закату. Пробившись через крепкие перегородки, в российскую политику ярко ворвались люди, которым раньше туда ход был напрочь заказан: кто-то не вышел сословием, кто-то был «политически неблагонадёжен».

Что занимательно и важно, политика не сводилась к политике только. Думские депутаты впервые в истории становились светскими персонажами, «законодателями» поведения и моды, кладезями анекдотов, острых слов и выражений. Выборы в Думу прошли в феврале-марте 1906 года. Чтобы принять в них участие, у Алексея Аладьина были всего сутки на размышление.

В Российской империи подавляющее число жителей составляли крестьяне, и Алексей, и подобные ему деятели, принадлежавшие к крестьянскому сословию, были, обречены на общественный интерес. Трудовики, как они себя называли, стали второй по численности фракцией в Государственной Думе: им приписывают от 97 до 110 мандатов, поскольку это была не партия, а группа. Их программа, требование радикальной земельной реформы, в основе своей не очень разнилась с программой конституционных демократов или кадетов, крупнейшей думской фракции, получившей 179 мандатов из 478. Объединись кадеты с трудовиками, и они получали бы уверенное большинство. Но правительству удалось развести трудовиков и кадетов, играя, на сословных предрассудках: мужики против профессоров, «глас народа» против «гнилой интеллигенции».

Несмотря на свой мужицкий имидж, трудовики воспринимались фракцией проправительственной. Аладьин почти непрерывно ораторствовал с думской трибуны, но общий пафос выступлений Алексея Фёдоровича был вполне себе благонадёжен: если бы не Дума, империя давно была бы ввергнута в пучину революции. А кто созвал Думу? Правильно, император!

Владимир Набоков и Алексей Аладьин в перерыве думских заседаний:

С Аладьиным можно договариваться, сходились и левые, и правые. У руководителя фракции трудовиков, кстати, стали налаживаться контакты с руководителем кадетов, профессором Владимиром Дмитриевичем Набоковым (1869 – 1922), отцом знаменитого писателя Владимира Набокова, и сыном товарища председателя Симбирской палаты гражданского суда, будущего министра юстиции Дмитрия Николаевича Набокова (1827 – 1904). Сошлись два гиганта мысли не на симбирских воспоминаниях: профессор Набоков, подобно «мужику» Аладьину тоже был отчаянным англоманом.

3 июля 1906 года Алексей Фёдорович возглавил первую в истории парламентскую делегацию, командированную в Лондон для участия в межпарламентском конгрессе. Там его настигла печальная весть о том, что 9 июля 1906 года император Николай IIраспустил Думу. Алексей Фёдорович почёл за лучшее в Россию не возвращаться…

Из-за рубежа, Аладьин пытался баллотироваться во вторую Государственную Думу, начавшую работу в феврале 1907 года. В этой Думе трудовая крестьянская фракция стала доминирующей, получив 104 мандат. Но среди депутатов Алексей Фёдорович уже не наблюдался: царское правительство стремительно поменяло правила игры, допустив к баллотировке лишь тех крестьян, которые не просто значились таковыми по документам, но и действительно занимались сельским хозяйством; серьёзных политиков-оппозиционеров среди таких мужиков было, куда меньше.

После начала Первой мировой войны Алексей Аладьин, живший в Англии журналистикой, попытался вернуться в Россию, но царское правительство его не пустило. Он вступил в английскую армию и дослужился до лейтенанта. Февральская революция 1917 года, падение монархического режима открыла ему пропуск на родину – и, парадокс, оказался рядом с теми, кого считали главными защитниками этого режима, генералом от инфантерии Лавром Георгиевичем Корниловым (1870 – 1918), в белогвардейской Донской армии. Что же, и его товарищи по гимназии тоже преуспевали в рядах «белых»: Григорий Суров дослужился до начальника Главного санитарного управления в армии Колчака.

Но друзья потом остались в Советской России, Суров, даже вернулся в Симбирск, а Алексей Фёдорович вынужден был эмигрировать в ту же Англию. Казалось бы, жизнь его меньше прочих должна была быть исполнена преследований и невзгод, и Аладьин отличался крепким, симбирским здоровьем, но умер он первым… Да, есть такая штука, тоска по родине.

Иван Сивопляс - научный сотрудник Музея-заповедника «Родина В. И. Ленина»