Как завещано было последним,

чуть дышащим словом,

прах поэта

развеяли под Могилевом.

Из раскрытых ладоней

тот прах зачерпнувшего сына

с каждым присвистом ветра

по крохам отца уносило.

Тело мужа

вдова осторожно сдувала с ладоней,

и садился тот пепел

на чей-то платок,

тоже вдовий.

Там, где выбрался чудом поэт

в отступлении под «мессершмидтами»,

прах,

летя на могилы,

шептался со всеми убитыми.

И кружились частички поэта,

то в люльку упав,

то в колодец.

В избы тихо влетали,

прижавшись к глазам богородиц.

То, что было рукой,

написавшей: «Ты помнишь, Алеша...»

пеплом падало в пыль,

под ногами невидимо лежа.

То, что было глазами,

садилось на стебли пшеницы.

Крошки сердца

клевали нечаянно с зернами птицы.

Ко всему, что оплакал

и что не оплакал,

возвращался поэт

благородно развеянный прахом.

Ну а если поэт

был виновен хоть в чем-то,

когда-то –

перед всеми людьми

дал развеять себя виновато.

Упрекали его,

что «разбрасывается по жанрам»,

а он себя разбрасывал

и по боям

и пожарам.

Даже в мертвых, оставших к другим,

как в живых

неревнивым,

он руками вдовы

сам себя разбросал по лесам и по нивам.

Тем забвенье,

кто жил скопидомски,

прижимисто...

Слава тем,

кто разбрасывается

прижизненно!

Да хранит благородная память планеты -

Как посмертно

разбрасываются

поэты!