По партийной линии / 17 Декабря 1936 / История Ульяновска / Годы и люди

Однако на первых порах этот призыв к внутренней мобилизации и усилению большевистской бдительности, брошенный в партийные массы, не встретил у них широкого отклика. Во всяком случае, среди ульяновских большевиков: жизнь в районной партийной организации размеренно текла в давно устоявшемся русле, время от времени выбрасывая на «берег» отдельных бывших товарищей, допускавших отдельные факты антипартийного поведения, которые в массе своей пока не рассматривались как контрреволюционные или вредительские.

Правда, в ответ на судьбоносные решения вышеупомянутого пленума и в порядке реагирования на критику сверху, ульяновские коммунисты все-таки обнаружили в своих рядах нескольких вредителей, но были таковые настолько мелкими, что даже местное НКВД их проигнорировало. В поведении же тех, кого органы все-таки взяли на карандаш, в конце концов ничего контрреволюционного не обнаружилось.

Отдав, таким образом, дань велению времени и ЦК, районная парторганизация вновь погрузилась в повседневную рутину борьбы за чистоту рядов и морального облика строителей социализма.

Чужой

Скромный завскладом артели «Жигули» тридцатисемилетний Николай Максимович Федоров за десять лет пребывания в партии не имел ни одного взыскания. И вдруг 17 декабря 1936 года первичная парторганизация склада исключила его из рядов ВКП(б) «за антипартийное поведение, выразившееся в склоке, грубости с рабочими, драке с женой и др.», что, конечно же, для коммуниста совершенно непозволительно. Однако куда хуже было то, что, оказывается, уже много лет завскладом обманывал товарищей! Оказывается, на самом деле был он никаким не Федоровым!

НКВД установило, что раньше Николай Максимович носил фамилию Забалуев и жил в Мелекессе. А когда в 1918 году город заняли чехословаки и белогвардейцы, он добровольно встал в ряды последних, сдав им в качестве «вступительного взноса» коммуниста, члена штаба Красной гвардии Александра Степановича Полякова.

Позже этот факт биографии будущий партиец сумел скрыть, сменив в 1919 году свою фамилию на фамилию отчима и став Федоровым. Причем эту давнюю махинацию не смогли разоблачить даже при обмене партийных документов. А вот чекистов обмануть не удалось и на заседании бюро горкома 29 марта 1937 года Федорова-Забалуева из партии окончательно изгнали, «как чужака». Однако ни вредителем, ни шпионом, ни затаившимся врагом его еще никто не называл. Во всяком случае в протоколе заседания подобные эпитеты не встречаются.

Лучше перебдеть…

В этом на собственном опыте убедился директор ульяновского Дворца Книги товарищ Норкин, который «привлек как специалиста, знающего иностранные языки, политически высланного эсера Тер-Оганесяна, и не только не создал во Дворце Книги обстановку настороженности и бдительности по отношению к этому лицу, но наоборот, предоставил ему бесконтрольно пользоваться всеми фондами Дворца Книги, поручая ему консультации, давал ему ряд важных поручений, чем проявил притупление большевистской бдительности».

Возможно, причиной этого непростительного политического промаха стало то, что в последние полгода, будучи назначенным еще и заведующим курсами пропагандистов, директор вообще самоустранился от руководства Дворцом. Вот и недоглядел.

Так что дополнительную нагрузку в виде курсов с Норкина сняли, предупредив, что в случае выявления новых фактов притупления бдительности, к нему «будут применены строгие меры партийного взыскания». В данном же случае смягчающим обстоятельством, возможно, стала не только чрезмерная загруженность директора, но и его заявление об увольнении злополучного Тер-Оганесяна.

И, наконец, товарищу Норкину указали «на недопустимость его отношения к парторгу товарищу Пономаревой». Однако, что именно имелось в виду, не понятно. Уж, не то ли самое, на чем погорел бывший заведующий Домом Колхозника товарищ Романов?

«Облик аморале»

Его «персональное дело» горком рассмотрел уже в апреле – четвертого числа. Тридцатидевятилетний Илья Иванович носил у сердца партбилет аж с 1919 года, однако в 1923-ем был лишен такового за дезертирство. Но потом, видимо, исправился и в 1932-м был возвращен в партию, правда, пока в ранге кандидата.

Возможно, в силу своей учености – как-никак полная семилетка за плечами, Романов получил и важную должность – заведующего районным домом колхозника.

Эти учреждения появились в середине 20-х годов и были чем-то вроде гостиниц для крестьян, приезжавших на базар. Открывались они главным образом в волосных и уездных центрах, отличаясь от прежних съезжих изб и постоялых дворов тем, что кроме предоставления ночлега, вели среди постояльцев культурно-просветительную и общественно-политическую работу, для чего при них оборудовались столовые, чайные, музеи, а кое-где даже кинематограф. Кроме того, в каждом таком доме имелась своя библиотека-читальня, работавшая примерно также, как избы-читальни в селах. Позже, когда крестьяне почти поголовно стали колхозниками, соответствующим образом изменилось и название учреждений, одним из которых заведовал кандидат в члены ВКП(б) Илья Иванович Романов.

И все бы ничего, только вскоре после его назначения в горком посыпались жалобы от персонала на своеобразные методы работы нового начальства с кадрами. В Дом Колхозника нагрянула проверка, выяснившая, что Романов, «используя свое служебное положение, понуждал к сожительству ряд сотрудниц (Еремину, Грачеву, Бахараевскую, Тимофееву), увольняя с работы тех, кто не отвечал его домогательствам».

Когда это буржуазно-мещанское и, можно сказать, сугубо потребительское отношение к товарищам женщинам вскрылось, парторганизация Дома Колхозника на своем собрании, состоявшемся 14 февраля 1937 года, похотливого заведующего из партии вычистила с формулировкой «за половое разложение».

И хотя позже, на заседании горкома Романов категорически все отрицал, из кандидатов ВКП(б) его исключили «за преступное отношение к женщинам и за моральное разложение», поручив прокуратуре привлечь бывшего заведующего еще и к судебной ответственности.

Тем не менее, как видим, и здесь – никакой политики.

Слово – не воробей

Куда серьезнее оказалась вина двух работников типографии – Катаева и Соседина, исключенных коллегами из партии 17 июня все того же, 1937 года за то, что, получив телеграмму о самоубийстве Гамарника, оба выразили сочувствие покойному. Между тем, будучи коммунистами, они не могли не знать, что этот, в прошлом видный советский военачальник, государственный и партийный деятель, армейский комиссар 1-го ранга, застрелившийся в Москве 31 мая 1937 года, был одним из врагов народа, проходившим по делу маршала Тухачевского, арестованного неделей раньше.

Нашли, понимаешь, кому сочувствовать!

Казалось бы, в тех условиях партийный «приговор» обоим был предрешен. Ан нет! Обсудив ситуацию, члены горкома пришли к выводу, что «обвинение т. т. Соседину и Катаеву в сочувствии Гамарнику и другим врагам народа необоснованны» и отменили решение «первички» об исключении их из рядов ВКП(б), ограничившись указанием «т. т. Соседину и Катаеву на неправильное поведение их среди беспартийных». А парторганизации было поручено «обратить особое внимание на политическое воспитание» обоих.

«Опиум для народа»

Священник села Максимовки Полдомасовского сельсовета Ульяновского района Евгений Александрович Листов в партии не состоял, поэтому на него зашли по советской линии. 30 апреля 1937 года председатели Полдомасовского сельсовета Маркин и колхоза имени 1 августа Алексеев, а также уполномоченный сельсовета по Максимовке Сергеев составили на священнослужителя акт. Бумага уличала батюшку в том, что тот «производит богослужение в церкви без всякого разрешения Городского Совета несмотря на то, что со стороны Сельсовета было дано предупреждение о том, чтобы без разрешения (регистрации) Ульяновского Горосовета богослужение не производить». Однако, утверждали авторы документа, никакой местной власти Листов, не признает и продолжает богослужение безо всяких на то разрешений, чем нарушает закон Советской власти, поскольку является злейшим противником и врагом таковой «во всех проводимых хозяйственно-политических кампаний на селе».

«Можно предполагать, что священник Листов тихим сапом ведет агитацию по разложению колхоза» – утверждали два председателя и один уполномоченный. А в обоснование своих подозрений приводили тот факт, что «в колхозе «1 августа» в селе Максимовке имеются не выходы на работу колхозников в такой горячий момент, т. е весенний сев, который решает всю судьбу колхоза».

С целью пресечения вышеназванных безобразий и «на предмет направления его следственным органам власти для немедленного привлечения священника Листова к уголовной ответственности» поименованные товарищи и составили свой документ, направив оный прокурору.

Ответ пришел через полтора месяца – 14 июня. Но совсем не такой, какого ждали представители сельской власти. Заместитель председателя горсовета товарищ Логушков сообщил районный коллегам, а заодно и помощнику прокурора Соболеву, что «священник Листов с. Максимовки зарегистрирован и имеет на руках разрешение Горсовета от 5 мая с/г за № 14», то есть пресловутый «опиум» среди народа батюшка распространял совершенно законно и легально.

А тридцать седьмой год, между тем, приближался к экватору.