Коммунисту товарищу Мамкину повезло – он попал в тюрьму. Но посадили его не на нары, а в кресло, не в камеру, а в кабинет, и не арестантом, а помощником начальника по хозяйственно части. Однако к делу новый помпохоз относился спустя рукава – тюремной жизнью не интересовался, в камеры не заглядывал и что там происходило, не знал и знать не желал. Глядел он сквозь пальцы и на творившиеся в Изоляторе безобразия: неимоверную грязь и антисанитарию в камерах, а также нехватку там коек и другого положенного инвентаря, из-за чего заключенным приходилось спать на полу.

Вообще сидельцы уже самим фактом своего присутствия раздражали Мамкина настолько, что порой он давал волю кулаками, как, например, случилось с арестантами Кабановым и Долговым. Вероятно, именно за эту вспыльчивость своего характера помпохоз и получил выговор в приказе с загадочной формулировкой «за дезорганизацию среди заключенных».

А 21 февраля 1932 года под его горячую руку угодил уже не арестант, а вольнонаемный кучер Изолятора Сульденков, который, будучи человеком свободным, мириться с рукоприкладством не стал и подал заявление об увольнении, которое начальник учреждения подписал, что называется, не глядя, не вдаваясь в причины ухода сотрудника.

Зато отношения с финансами у тюремного завхоза были прекрасными настолько, что, единожды встретившись с казенными деньгами, он никак не мог с ними расстаться. В результате у него образовалась трехмесячная задолженность перед бухгалтерией учреждения в размере 250 рублей, которая со временем лишь росла и крепла, потому что деньги Мамкину продолжали выдавать и на продукты, и на строительные материалы, и на много чего еще. Например, на шесть пар новых валенок, закупленных к зиме для стоявших на уличных постах надзирателей. Однако до них эта обувь так и не дошла, оказавшись в руках, точнее, на ногах самого помпохоза, начальника склада и других представителей тюремного комсостава. Постовые же по-прежнему мерзли на морозе в «холодных» сапогах.

А что же начальники? Ведь были же они у завхоза! Конечно, были. Но и с ними Мамкину тоже повезло. Например, предыдущий руководитель – товарищ Хориков, в порученном деле совершенно не разбирался, тюремным учреждением никогда не руководил и, главное, никакой политической подковки не имел. Благодаря сочетанию этих замечательных качеств, Хориков сумел развалить работу Изолятора в самые сжатые сроки. Тем не менее, его все же терпели, но лишь до тех пор, пока однажды, в честь празднования очередной годовщины Октябрьской революции он не взял, да и не распустил на все четыре стороны нескольких следственных заключенных, арестованных ОГПУ по обвинению в шпионаже и активной контрреволюционной деятельности.

Во избежание подобных эксцессов в будущем, за новым начальником Изолятора чекисты стали присматривать и вскоре поняли, что лучше бы оставался прежний.

Едва успев занять освободившийся кабинет, вновь назначенный товарищ Когут первым делом за казенный счет справил себе две пары хромовых сапог, штиблеты, ботинки и туфли. А еще купил три полушубка черной дубки, официально предназначавшихся все для тех же наружных надзирателей, но доставшихся их начальнику – один шубняк Когут носил сам, а два других оставил на складе, где те и пролежали всю зиму.

К тому же новый тюремный начальник, будучи человеком тонкой душевной организации, не мог бестрепетно смотреть на сцены насилия. Поэтому, когда в камерах между узниками случался какой-нибудь дебош или драка, он говорил дежурному: «Я не могу пойти ликвидировать происшествие, ибо я не могу смотреть на картину, как заключенные режутся, а потому вы устраните данное явление и кое-кого посадите в одиночку, и мне доложите».

Видимо, все из-за той же тонкости натуры, Когут стремился не нарушать покой сидельцев слишком частыми вторжениями в их личное пространство посредством обхода камер, особенно, по ночам, и уж тем более оскорблять недоверием, проводя систематические обыски их временных пристанищ. В результате такой заботы, сидельцы стали обзаводиться крайне необходимыми в их камерном хозяйстве предметами, такими как лом, пешня и другие железки.

А еще Когута раздражали бесконечные жалобы заключенных, их постоянное стремление переложить свои проблемы на его плечи, и на всякие глупые обращения сидельцев он отвечал коротки, но исчерпывающе: «Подыхай. Не жалко» или «Застрелю мерзавца». Ну, а если кто-то не понимал, в ход шли кулаки. Так 19 февраля 1932 года начальник изолятора собственноручно избил заключенного Ивана Федоровича Емелина. Тому, видите ли, не понравилось, что после бани его посадили в холодную одиночку, где он замерз и попросил перевести его в общую камеру. За это и получил от начальника, который вдобавок, распорядился связать Емелина и бросить в холодном коридоре, что и было исполнено.

Но так Когут обходился не со всеми, выделяя из общей массы тех, кто сидел по контрреволюционным статьям, а также бывших белогвардейцев. Таких он пристраивал на теплые канцелярские должности в конторе изолятора и в бухгалтерии. В результате о любых намерениях или предстоящих нововведениях начальства, заключенные узнавали раньше, чем личный состав учреждения.

Кстати, о личном составе. Надзиратели предпочитали лишний раз не попадаться на глаза начальству, а уж тем более соваться к нему в кабинет с какими-то просьбами, потому что любой дерзнувший неминуемо нарывался на отборный мат. Так что видели они Когута, главным образом, во время редких совещаний, где тоже старались держать язык за зубами, дабы не нарваться на угрозу по любому поводу быть отданным под суд.

За все время своего руководства Изолятором Когут не провел с надзирательским составом ни одного занятия по политической и профессиональной подготовке, не говоря уж об инструктажах на разводах и каких-то личных беседах «пор душам».

Зато наказывать подчиненных начальник любил. Но не всех и по-разному. Так, надзирателя Осипова за сон на посту он посадил под арест на пять суток. А вот надзирательнице женского отделения Козиной лишь объявил выговор за то, что та, мало того, что служила у заключенных почтальоном, регулярно доставляя их письма по домам родственников, но и присваивала часть передач, приходивших с воли. Так, например, от заключенной Макарычевой Козина получила «откат» деньгами, а также сатиновую рубаху и кофту. А от Когута – выговор.

Все эти «художества» чекисты терпели с января по апрель. А когда 5 мая их терпение, видимо, лопнуло, они обратились в прокуратуру с просьбой призвать, наконец, начальника тюрьмы и его помощника к порядку.

Чем закончилась эта история, не известно, только окончательно развалить следственный изолятор все-таки не удалось, и он до сего дня стоит на прежнем месте – на улице Двенадцатого сентября.

Источники:

ГАУО Ф. Р-1435, оп. 6. д 13. Л. 24

Владимир Миронов