– Я родилась в 1926 году в селе Старые Маклауши, нас у матери было семеро. Мать у меня раскулаченная, из кулацкой семьи. (И со стороны мужа тоже раскулаченные). У дедушки маслёнка1 была, пчёл было много. Сеялка, веялка…
Их разогнали всех! Сколько выслали из села, сколько домов повыгоняли. У одного ребёнок был. Они пришли их выгонять из дома. Она не выходит с ребёнком-то. Он говорит: «Выйдешь!» Взял ребёнка-то да на мороз вынес. Ну вышла, куда деваться!
Вот как они издевались, когда раскулачивали… Раскулачивали, у меня родного дядю застрелили. Задушевный друг застрелил! Пили-ели вместе. Когда стали гонять-раскулачивать… В упор застрелил. Кулак! Двадцать лет ему было.
Мать долго не шла в колхоз. Пока у нас всё не отобрали. Дом был железом покрытый. Стали школу-десятилетку строить. Дома-то кулацкие ломают и строят. У них не хватило железа, они приехали, дом наш раскрыли да и всё. После дед лубками застелил. А куда деваться?
Старшего брата осенью проводили в армию, а летом-то война началась. И брат не вернулся.
В 42-м году мне было 16 лет, нас забрали, на машине привезли в Тагай (тогда мы были Тагайского района). Да закрыли, боялись, что мы убежим. Сделали скороспешно паспорта и привезли в Ульяновск, здесь тогда начал строиться автозавод. Расселили нас в ближнее село по избам и стали мы работать. Паспорта у нас отобрали. Нас собрали со всей области.
Рыли траншеи лопатами, носилками таскали раствор и кирпич по «лесам», заливали крышу гудроном. Строили ТЭЦ, делали под трубу фундамент, на тачках возили вот такие «дикари», бутовый камень назывался. Сейчас эта труба полгорода отапливает. Здесь же были наши заключённые и пленные немцы. Немцы холоду боялись, навешают на себя махров да сопли распустят… Сопливые были… Каждый день два воза их вывозили, хоронили, где старый был аэродром. Своими глазами видела.
Заключённые работали днём (с собаками их охраняли), а мы ночью. Нам давали по семьсот грамм хлеба. Мы его получим, за раз съедим. В обед тарелку баланды. И ещё туды ложку каши плеснут. И иди работай. А за ночную смену нам «стахановские» давали – ещё одну ложку каши. А как солнышко-то заходит, спать охота, не знаю как. Мы раз легли да уснули. Десятник увидел и эту ложку каши отобрал, оштрафовал.
Раз погнали нашу бригаду под Мелекесс,2 на кирпичный завод. Мы из горячей печи кирпичи выгребали, грузили на платформу. Их тоже потом везли сюда, строить автозавод.
А тут пошёл сплав, нас туда. Когда Волга трогается, леса идут, надо эти брёвна ловить. За Волгу на пароме привезли нас и дальше пешком, да по грязи, да по воде.
В Старой Майне нас обедом кормили. Загнали как овец во двор. Обед не готовый, ждали долго. Ладно, накормили, пошли дальше, в лес. Ой, Господи, шли-шли-шли, сумки по бокам болтаются.
Пришли в деревню, ночь настигает, нам ночевать надо. Нас никто не пускает. А нас ведь немало. Они думали, мы заключённые. Ну, расставили нас по избам, по двое-трое. Мы были трое у одной на печке. Лежим, да говорим: «Господи, хоть бы картошки сварила нам». Нет, не сварила. Ночевали, умылись и айда-пошёл дальше.
Сколько мы километров шли, не знаю. И пришли мы в высокий-высокий лес сосновый. А там два кордона. Нас туда набили, койки были друг на дружку наделаны, голые нары. Ждали, когда Волга тронется, пойдут леса. А меня чирьи по всей пояснице сковали, не могу тронуться. Меня оставили там, охранять. Четыре дня ждали, как тронется Волга. Работу сделали, пошли обратно. Добрались кое-как до Чердаклов, а там поезд. В город приехали, все грязные, пришли в общежитие…
В другой раз состав с цементом пригнали, а дождик прошёл, цемент сверху застыл. И нас послали разгружать. Ой, родима мать! Колотили-колотили, корку сверху пробили, а там он распылился… Дышать нечем… А чё, разгружали, куда деваться? Чё заставят, то и делали.
Раз повезли на моторный завод, им какие-то запчасти разгрузить надо. Вот, грузили. Мы никак не подымем, а десятник нас щипает, нечистый дух! Подымайте! А то похлёбки не дадут. Вот как было!
Как мы страдали… Голодные, грязные, вшивые… Но молодые были – и плакали, и песни пели. А куды деваться? Убежать можно было, но за это судили Указом.3 В столовой сделали суд, показательный. Одного судили за то, что убежал. Пять лет дали.
Иногда попросишься домой, отпустят. Побудешь да опять приедешь. Терпели.
В выходной пойдёшь в общую баню. Маленько мыла дадут, помоешься. А вшей полно было! Как мы страдали, этот автозавод строили… А теперь растащили к чёртовой матери весь автозавод…
Я была там с 42-го года и до 45-го. Вытащил меня мой жених, он пришёл с войны в 43-м году контуженный, раненый (осколок в двух сантиметрах от сердца). Я домой на побывку приехала, а он говорит: «Долго ты ещё там будешь мучаться?» Мы расписались и тогда меня отпустили. Прямо с завода выходила замуж. На нём гимнастёрка, а на мне одно платье.
Его оставляли на стройке. Мол, мы дадим жильё. А у него мать была в деревне. Он говорит: «Нет, я мать не брошу». И вернулись мы обратно в колхоз.
В 46-м году у меня сын родился. (Он и сейчас у меня живой). А эти года после войны – каки они были тяжёлые. Ни мыла, ни сахара. А у нас четверо детей: два сына и две дочери. Дети прекрасные.
Восемнадцать лет работала в колхозе садоводом. Председателем у нас в Маклаушах был Малышев Василий Петрович. Тридцать лет был председателем. (Его сын Валерий здесь, в городе, главным прокурором).4 Потом Василия Петровича перевели на работу в Сенгилей. Как мы упрашивали: «Не уезжайте». А он говорит: «Нельзя, я партийный».
Ко мне проверять сад приезжал один раз первый секретарь обкома Яковлев.5 Всё же я женщина, в саду, какой мол у ней порядок? А сад был 25 гектаров. Приехали на машинах, я испугалась: «А, маменьки…». А у меня два сторожа сад караулят. Приехали, и парторг с ними. Давай, говорит, веди, где порядок хороший. «Да у меня везде вороха яблок и везде гниют…». Села к ним в машину, расстояния большие, поехали сад проверять. Посмотрел Яковлев и говорит: «Какой у тебя сад, какой порядок! Как на картинке!»
Вернулись, стали разговаривать. Он меня стал выспрашивать, как, чего. Я и говорю: «Слушай-ка, мне бы мотоцикл надо для хозяйства». (У меня сын уж больно просил). Яковлев говорит: «Будет мотоцикл!». И правда, вызывают через сколько-то времени меня в Майну и говорят: «Плати деньги и забирай». Дали мне без очереди мотоцикл «Урал». Тысячу семьсот я тогда отдала.
Вот он меня похвалил, а я… Ой, Господи, Господи… (Смеётся). Четверо у меня их было. Хотелось их поднять на ноги, чтоб всё было, как у людей. Работала, из кожи лезла. Скотину держала и детей растила. А как стали книжку про Старые Маклауши собирать, и про меня там написали, про мой сад.
…Потом дети перебрались в город. Начали квартиры инвалидам войны давать и мужу моему дали. Умер он в 74 года. 21 год я уже вдова. Через три дня мне будет 94. Все дети уже на пенсии. А я всё живу. Внучкам-то уже по сорок лет! Но они мне говорят: «Ты ещё живи!».6
1 Маслобойная установка.
2 Ныне Димитровград.
3 Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 года: «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений».
По оценкам историков за время действия Указа было осуждено 18 миллионов человек.
4 В.В. Малышев в настоящее время председатель Законодательного собрания Ульяновской области.
5 И.Д. Яковлев, в 1958-1961 гг. первый секретарь Ульяновского обкома КПСС.
6 Записано 22 февраля 2020 года в гериатрическом отделении госпиталя ветеранов войн.
***
Генеральный спонсор
Сбербанк выступил генеральным спонсором проекта в честь 75-летия Победы в Великой Отечественной войне на сайте "Годы и люди". Цель этого проекта – сохранить память о далеких событиях в воспоминаниях живых свидетелей военных и послевоенных лет; вспомнить с благодарностью тех людей, на чьи плечи легли тяготы тяжелейшего труда, тех, кто ценою своей жизни принёс мир, тех, кто приближал Победу не только с оружием в руках: о наших самоотверженных соотечественниках и земляках.
