Исключительная мера / 1 Августа 1939 / История Ульяновска / Годы и люди

Тем не менее, данный вопрос изучался в ходе расследования дела № 19947, возбужденного 1 августа 1939 года, на основании материалов которого сотрудники ульяновского Горотдела НКВД и получили свои сроки.

Не обошло его вниманием и следствие по другому уголовному делу – № 22, которое в начале 90-х годов прошлого века возбудила Ульяновская областная прокуратура «по фактам произвола и беззакония, совершенным в годы политических репрессий».

В основу расследования легло старое дело № 19947, дополненное допросами еще живых свидетелей и участников событий, а также документами из архива УФСБ и других ульяновских архивов.

Производство по нему в итоге было прекращено «в связи со смертью лиц, подлежащих привлечению к уголовной ответственности». А вместо обвинительного заключения, следователь по особо важным делам прокуратуры Ульяновской области Игорь Михайлович Шлейкин составил докладную записку на имя в то время областного прокурора Ю.М. Золотова, в которой изложил результаты следствия.

Значительная часть фактов, вошедших в «Записку» читателю уже известна из предыдущих публикаций. Поэтому ниже мы сосредоточимся на обстоятельствах, связанных с расстрелами, которые проводились в то время сотрудниками ульяновского Горотдела НКВД.

4 августа 1937 года, то есть через пять дней после выхода печально известного приказа НКВД № 00447, начальник УНКВД Куйбышевской области, старший майор госбезопасности Попашенко под грифом «В собственные руки. Весьма срочно. Совершенно секретно», направил начальнику ульяновского горотдела НКВД капитану государственной безопасности Коробицыну оперативный приказ «Об организации мероприятий по исполнению приговоров Тройки о высшей мере наказания», где содержался перечень подготовительных мер, которые требовалось срочно принять. В их числе приказ предписывал «немедленно приспособить соответствующее помещение в здании НКВД (желательно подвальное), пригодное под спецкамеру для выполнения приговоров о расстреле. Далее говорилось о том, что таковые необходимо производить ночью, а трупы вывозить к заранее приготовленной яме, которую затем тщательно зарывать и замаскировать. На начальника горотдела возлагалась личная ответственность за обеспечение полной конспирации «места, времени, а также техники исполнения приговоров о высшей мере наказания». Для этого «от всех лиц, привлекаемых к работе, связанной с перевозкой трупов, приготовлением и засыпкой ям, должны быть отобраны подписки о неразглашении».

Кроме того, начальник горотдела должен был составить «персональный список работников УГБ, которые допускаются к выполнению приговоров о высшей мере наказания» над бывшими кулаками, осужденными по 1-й категории.

В список вошли: оперуполномоченный 4-го отделения Филихин, командир взвода наружной службы милиции, член ВКП(б) Калашников, комендант горотдела НКВД т. Романов и начальник 3-го отделения милиции, член ВКП(б) Новичков.

Однако по мере проведения «операции» количество членов расстрельной команды росло и в конце концов составило 25 человек. «К участию в исполнении приговоров Андронов привлек весь оперсостав, часть фельдегерского и обслуживающего персонала (бухгалтера и др).

В процессе исполнения приговоров оперативный состав днем вел следствие, а в ночное время занимался указанным выше», – показывал на допросе в 1939 году один из сотрудников горотдела Царьков, утверждавший, что за день, а точнее, за ночь число казненных составляло от 60 до 80 человек. К этим цифрам мы еще вернемся, а пока пойдем дальше.

Места для расстрелов, утверждает следствие девяностых, были оборудованы в подвалах зданий городского отдела НКВД, располагавшихся в особняке купца Сачкова на углу нынешних улиц Л. Толстого и Железной дивизии, а также в его флигеле (ныне ул. Л. Толстого 73 и 77)

Комендант Романов выводил приговоренного из камеры и конвоировал до входа в подвал, где передавал его кому-то из находившихся там сотрудников. В передней части помещения стоял стол, за которым обычно сидел начальник 4-го отделения Зотов. Он проводил опрос осужденного, сверяя данные, которые тот о себе заявлял, с содержавшимися в выписке из протокола заседания тройки. Здесь же проводился и личный обыск, во время которого с осужденного снималась вся верхняя одежда. Затем его вели в дальний конец подвала…

На грузовиках и подводах, «арендованных» у предприятий, трупы вывозили на места захоронений. Таковых, согласной докладной записке, было несколько. Одно находилось в Стрижевом овраге в районе современных улиц Сенгилеевской, Карамзинской и 2 переулка Кирова, другое осталось в зоне затопления Куйбышевского водохранилища, третье – под современными цехами Ульяновского Моторного звода и на территории примыкающего к нему жилого микрорайона по ул. Локомотивной. Хоронили расстрелянных также на бывшем больничное кладбище бывшей Советской, а ныне – областной больницы.

При этом с «гражданских» шоферов и возчиков брали подписки о неразглашении. Кстати, аналогичный документ пришлось подписать и тогдашнему первому секретарю горкома ВКП(б) Растегину, после того как в ночь с 19 на 29 февраля 1938 года начальник городского отдела Андронов привел его с собой в подвал. Это было примерно в час ночи, когда на месте исполнения уже накопилось большое количеств трупов. Указав на них, Андронов не без гордости заявил партийному начальнику: «Смотри, как мы расправляемся с врагами народа».

Расстрел за свой счет

По показаниям Андронова, все изъятые у осужденных деньги по распоряжению инспектора областного Управления НКВД Миронычева, расходовались на проведение операции. Из них, в частности, оплачивалось рытье могил, работа «сторонних» шоферов и конюхов, которые принимали участие в «операции», а также покупка продуктов для сотрудников, проводивших расстрелы. Главным таким продуктом было спиртное.

«В одну из ночей, когда приговоры были исполнены, я вместе с другими спустился в подвал и увидел в корзине много пустых бутылок из-под пива, – рассказывал на следствии сотрудник горотдела Царьков. – Мы спросили у Романова, кто это пил столько пива? И тот назвал Андронова, Зотова, Филихина, а также других коллег, находившихся в подвале во время исполнения приговоров.

И действительно, тяжелая и грязная работа – противный, рвотный дух в подвале, возня с трупами, их перетаскивание, погрузка, выгрузка и закапывание, по мнению Царькова и его сослуживцев, требовала соответствующей разрядки в виде выпивки. Для этого по его предложению на двух имевшихся в городе спиртзаводах горотдел закупил за наличный расчет 10 литров спирта, который ушел за каких-то три-четыре дня.

Бывший парторг Горотдела Молодоженов на допросе показывал, что в феврале или марте 1938 года, когда оперсостав под руководством Миронычева и Андронова в течение двух пятидневок приводил приговоры в исполнение, перед началом каждой такой акции часть сотрудников, например Зотов, Филихин, Пономарев и другие, напивались и проводили ее, будучи пьяными.

Все есть число

Прочитав все вышеизложенное, любой нормальный человек задохнется от гнева, негодования и презрения к палачам и искренне посочувствует их жертвам. А потом, скорее всего, задастся вопросом: «А сколько же их было, сгинувших в безымянных братских могилах?». И вспомнит показания одного из членов расстрельной команды о том, что казнили по 60-80 человек в день, точнее, в ночь. Это сколько же всего получается? Возьмем среднее количество 70, помножим его на 365 и получим 25550 казненных в год! Цифра гигантская и жуткая. Но вот соответствует ли она действительности?

По данным ульяновского горплана, на 1 января 1934 года в Ульяновске проживало 78449 человек, в районе – 85910, а общая численность населения обоих административно-территориальных образований насчитывала 164359 жителей. Через три года эта цифра если и изменилась, то незначительно. Во всяком случае, на 12 декабря 1937 года, когда в стране состоялись первые выборы в Верховный Совет СССР по новой, Сталинской конституции, в Ульяновском избирательном округе, объединявшем город и район, было зарегистрировано 152315 избирателей, то есть все взрослое население, поскольку, новый основной закон упразднял такую категорию, как лишенцы. Прежде в нее входили люди, по тем или иным причинам лишенные избирательных прав.

А теперь соотнесем подсчитанное нами количество казненных с численностью населения региона и получим почти 16 процентов расстрелянных от общего числа жителей города и района.

Однако, и эта цифра далека от реальности. По официальным данным Ульяновской областной прокуратуры, приведенным в «Книге памяти жертв политических репрессий», за все тридцатые годы прошлого века (с1930 по 1939) всем видам политических репрессий в Ульяновске и Ульяновском районе подверглось в общей сложности 1706 человек. То есть за 10 (десять!) лет под репрессии попало чуть больше 1 процента населения.

Теперь собственно о смертной казни. Таковой, по сведениям прокуратуры за тот же десятилетний период был подвергнут 491 житель города и района. Надзорное ведомство не приводит разбивку казненных по годам. Поэтому предположим, что все расстрелы пришлись на период «большого террора» – 1937 и 1938-й. Соотносим их общее количество с совокупной численностью населения обозначенной территории и получаем цифру, равную 0,3 процента. При этом доля расстрелянных горожан составляла 0,57, а жителей сельской местности – 0,05%. То есть за годы так называемого «большого террора» доля казненных ульяновцев в любом случае составлял десятые и даже сотые доли процента от обшей численности населения города и района. Вот и судите, заслуживают ли эти цифры «звания» массовых.

А Бериевская реабилитация жертв политических репрессий продолжалась.