Моей маме, Надежде Николаевне Нагаткиной, в 1942 году было 14 лет.
Она жила с мамой в Ульяновске, в районе Куликовки, там у моей бабушки был собственный дом. В войну всех работоспособных граждан (14 лет – это уже считался взрослый) гоняли на лесозаготовки. Мама рассказывала, что их переправляли через Волгу на пароме – надо было прийти к пристани ранним-ранним утром. На той стороне, на Нижней Террасе, сразу за патронным заводом были леса. Целый день они там работали, затемно возвращались домой, а наутро чуть свет надо было снова на пристань. Уставали страшно. Оплаты, по-моему, никакой не было. Выходных не было, больничных не давали. Я была уже взрослой, когда увидела у мамы на ноге большой белый шрам, сантиметра три шириной. Шрам опоясывал ногу и был как от ожога. Я спросила: «Мама, что это?» – «Да вот, молодая была, дурочка. Отдохнуть хотела»...
Она рассказала, что до того устала таскать эти брёвна, что в какой-то момент ради того, чтобы побыть два-три дня дома, вылила себе на ногу кислоту. Сообразила, что надо вылить повыше, чтобы шрам под платьем был незаметен. Сожгла «до мяса»... Пошла в больницу. Сделали перевязку, дня три просидела дома, а чуть рана стала подживать, снова пошла на работу.
Сейчас, когда в печати или на телевидении ведут разговоры о цене нашей Победы, я всегда вспоминаю шрам на ноге моей мамы.
Светлана Зенкина, дизайнер
«Мономах», №3(99), 2017 г.
