23 февраля 1954 года в Москве на Пленуме ЦК КПСС было при­нято постанов­ление «О дальнейшем увели­чении производства зерна в стране и об освоении целин­ных и залежных земель». Было намечено распахать в Казах­стане, Сибири, Поволжье, на Урале и в других районах страны не менее 43 миллио­нов гектаров земель. Так был дан старт грандиозному аграр­ному проекту.

Из воспоминаний Н.С. Хрущева, первого секретаря ЦК КПСС с 1953-го по 1964 год:

«Мы стали искать новые возмож­ности увеличения производства сель­скохозяйственных продуктов. Наме­тился единственный выход – ввод до­полнительных площадей в севооборот через поднятие целинных и залежных земель <...> Собственно, выбора спо­соба ведения хозяйства у нас не было. Хлеб был нам нужен не завтра, а бук­вально сегодня».

На освоение целины было направ­лено почти 1 млн человек. Строитель­ство жилья, дорог, мастерских для ре­монта техники и зернохранилищ велось в авральном режиме.

«Объезжая целинные поля, я видел много такого, чего не хотел бы видеть. Когда убирали хлеб, то ссыпали зерно прямо на землю; при перевозке проис­ходили большие потери. Токов не было, складов не было, не хватало вовсе про­стого брезента. Пшеницу на земле прикрывали кое-как, а чаще всего, к сожалению, вовсе не прикрывали. Рабо­чей силы не хватало, и поэтому поте­ри были колоссальные», – из мемуаров Н.С. Хрущева.

В 1954–1961 годах на освоение целины было направлено 20% всех вло­жений СССР в сельское хозяйство. Во второй половине 1950-х годов целин­ные земли дали половину всего зерна, выращенного в СССР. В последую­щие годы урожайность снизилась до 25-40%. Целина как источник стабиль­ного роста сбора зерна не оправдала ожиданий и, по многим оценкам, задержала перевод сельского хозяйства на интенсивный путь развития. Менее чем через 10 лет, в неурожайном 1963 году СССР впервые в истории страны при­шлось закупать хлеб за границей.

История освоения целинных и залежных земель ещё ждёт своих ис­следователей.

Летом 1956 года мы окон­чили первый курс факультета механизации. После летней сессии нас собрали в актовом зале второго корпуса. Приехал какой-то важный человек из областного начальства и стал нам говорить о нашем долге перед Родиной, о том, что мы должны поехать на уборку целинного урожая.

Причём сразу сказал: принцип – добровольно-обязательный. Расшиф­ровывалось это так: кто хотел, те ехали добровольно, а кто не хотел – обяза­тельно. (Смеётся.) Ещё этот начальник говорил о том, как много там платят, ка­кая там вкусная еда. (Запомнилась его фраза: «Кто хорошо работает, съедает по 2-3 порции».) В результате большин­ство из нас поехали совершенно добровольно, был определённый энтузиазм.

На сборы нам дали дня четыре. Сельские ребята съездили домой, со­брали вещички, и в установленный день мы все пришли на станцию «Улья­новск-1» (старый вокзал), где нас ждал эшелон, состоящий из товарных ваго­нов-теплушек. В вагоне были трёхярус­ные голые нары. Низкий поклон моим родителям (Царство им Небесное), они буквально силой всучили мне ватное одеяло и кирзовые сапоги. Вот это оде­яло и спасло, на нём мы и лежали. Но было тепло, даже жарко. Дверь товар­няка была всё время открыта.

В пути нас довольно неплохо кор­мили. Запомнилась стоянка в Уфе. По радио объявляли: будьте внимательны, здесь много жуликов, как бы у вас чего-нибудь не стащили. Ехали тихо-мирно, особых пьянок не было. Запомнилось, что когда переезжали через Урал, мель­кнул столб, на котором было написано: с одной стороны – «Европа», с другой – «Азия».

Прибыли в Кустанайскую область, Пресногорьковский район, мясосовхоз имени Чапаева. Туда доехали на маши­нах, разместились в каком-то клубе (там говорили: в клубý): опять были только голые нары. Потом уже выдали кое-ка­кие постельные принадлежности.

Наутро пошли на работу. Жара за 30, пекло. Нам сказали, что нужно вы­копать траншею под фундамент (ме­тров 100 длиной) будущей ремонтной мастерской. Дали кирки, потому что лопата в эту целинную землю не лезла. Сначала нужно было киркой раздол­бить, потом лопатой этот грунт выгре­бать. Копали траншею 50 сантиметров шириной, каждому дали норму – два с половиной метра длины.

Где-то после метра глубины ста­ло чуточку полегче, пошёл суглинок. Остро отточенной лопатой можно было миллиметров по пять-восемь срезать грунт и выбрасывать. Тем, кто как я, ху­деньким и стройненьким, было проще. А на тех, кто был поплотнее, смотреть было страшно: в эту щель они едва про­лезали, оцарапывали руки и плечи.

Кормёжка была из рук вон плохая. Зав. столовой был какой-то ссыльный, а поваром – отпетый жулик, грузин, кото­рый потчевал нас одним рисом и приго­варивал: «Рис залэжалый… Но кушать можно». Конечно, можно, если на него не смотреть, а ложкой черпануть – ки­нуть в рот и быстро запить бурдой под названием «чай» – пока обратно всё не выскочило. Несмотря на то, что это был мясо­совхоз, мяса давали микроскопические дозы. Привезённые с собой деньги бы­стро кончились, и есть нам стало не на что – никакой зарплаты не давали.

Мы устроили забастовку – день сидели, ничего не делали. Тогда нам выписали небольшой аванс. Примерно месяц мы долбили эту траншею. (Меж­ду делом куда-то ездили за песком.) Когда эта работа была закончена, нас разбросали группами по отделениям совхоза. Стали мы скирдовать сено, ни­кто из нас этого делать не умел. Но, сла­ва Богу, нашёлся среди нас один дере­венский парень (Саша Борисов, он был старше нас), он стоял наверху и кое-как мы эти скирды «лепили».

Что можно вспомнить приятно­го… Когда было тепло, ходили купать­ся на озеро, оно было мелкое. Выйдешь рано утром на берег и такой аромат степных трав – изумительный.

А дальше было как в сказке: чем дальше, тем страшнее. Пришёл сен­тябрь, начались дожди. Нас стали во­дить на ток – на обработку зерна. Ра­ботали в две смены: первая – с утра до восьми вечера, вторая – с восьми вечера до двенадцати ночи. Еда была чуточку получше, но тоже отвратительная (ба­ланда какая-то). Мне кажется, что за­ключённых кормили лучше.

Жили в полуразрушенном одно­этажном здании с выбитыми окнами. Начались холода… Зерна на току было море. В жизни столько не видел. Бурт по ширине метров 15-20, в высоту – сколько зернопульт кидает (метра три с лишним) и в длину до ста метров. Тыся­чи и тысячи тонн зерна.

Ребята ездили на машинах, отвози­ли зерно на станцию Пресногорьковка, и там видели на эшелонах надписи ла­тинскими буквами: Болгария, Румыния, Венгрия… Но весь урожай вывозить не успевали.

Увы, пошли дожди, зерно стало «гореть». Нас поднимали среди ночи: «Давай-давай, надо спасать хлеб!» Мы его лопатили, но толку было мало, всё равно зерно «горело».

Энтузиазм наш окончательно угас. До смерти хотелось домой. Но отпусти­ли нас только 7 октября. На прощанье перед отъездом каждому дали по бу­ханке хлеба из нового урожая. Изуми­тельно вкусного, но только по одной. (Смеётся).

Заплатили нам какие-то гроши, примерно в размере стипендии. Обрат­но ехали уже в нормальных плацкарт­ных вагонах (правда, было очень тесно, и третьи полки были забиты). Через два дня после приезда пошли на занятия, долго догоняли программу, было по во­семь учебных часов.

После третьего курса, летом 1958-го, нас снова, по тому же принци­пу, отправили на целину. Но здесь было уже лучше. Это – Западноказахстанская область, совхоз «Ульяновский», для на­шей области – подшефный.

Сначала нас повезли в город Уральск, брать комбайны. Там было целое кладбище машин. Из этих разби­тых в дребезги комбайнов мы стали со­бирать что-то путёвое. Собрали около 15 агрегатов, на каждый – по два че­ловека. (Мне в напарники попал Женя Матвеев, до института окончивший Рязановский совхоз-техникум). Из Ураль­ска в совхоз вернулись на своих ком­байнах.

Стали работать, но наш с Женей комбайн скоро окончательно сломался, и меня перебросили в другое отделение сменным комбайнёром. Дня не про­шло, как у комбайна, к которому меня прикрепили, сломалась полуось. Куда меня девать? Подошёл бригадир: «Ну что мне с тобой делать? Ты же ведь в копнильщики-то не пойдёшь?» – «По­чему не пойду? Пойду».

Стал я работать копнильщиком, на комбайне С-6. Это кромешный ад! Впереди трактор, он тащит прицепной комбайн, я на нём, идёт солома, и мне нужно вилами её всё время перемещать и готовые копны сбрасывать. Пыль, грязь, ветер. Работали иногда до часу ночи. Там я впервые увидел, как само­забвенно трудятся люди.

Комбайнёр у нас был казах, фами­лии, конечно, не помню. У него была многодетная семья, и он стремился во что бы то ни стало побольше зарабо­тать. Чтобы не простаивать в поле (ава­рийную «летучку» не дождёшься!), он возил с собой чуть ли не полкомбайна запчастей. Работали до 12 часов ночи, план всё время перевыполняли.

Потом в совхоз «Ульяновский» приехали комбайнёры с Крыма (они у себя уборку уже закончили). Меня по­ставили помощником к одному из них. А потом я выбился и в комбайнёры.

Чтобы не терять времени, иногда ночевали в поле. Несколько раз в лун­ном сиянии приходилось видеть вол­ков. Попадались змеи гадюки. Здесь мы заработали уже побольше – примерно по две стипендии. Кому-то даже дали медаль, кого-то грамотой наградили, кому-то в подарок вручили рубашку.

Посевные площади были гигант­ские, урожаи – колоссальные, даже по нынешним временам – за двадцать центнеров с гектара. Но тогда уже спе­циалисты говорили: нужен севооборот, нужна безотвальная обработка почвы. К этому не прислушались. А потом на­чались пыльные бури, когда на огром­ных территориях выветривался весь плодородный слой.

Мой одноклассник Гена Алёшин (учился на агрофаке) после института получил направление на целину, бы­стро вырос до директора совхоза и по­том рассказывал: ближе к 1970-м годам на целине начались пыльные бури, а урожайность упала до 6-8 центнеров с гектара.

Видели вдоль железной дороги ги­гантские бурты зерна – под открытым небом. Мы спрашивали: «А что будет с этим зерном?» Нам отвечали: «Доле­жит до первых белых мух, а дальше – рельсовый способ уборки». – «Как это?» – «К трактору цепляем рельс и айда-пошёл разравнивать. Снежком присыпет – вот и уборке конец».

…Вшей, к счастью, не набрались, но с техникой безопасности была беда. Инструктаж никакой не проводили, нам только дали расписаться в каких-то бу­магах. Все ходили в мелких ушибах и ссадинах, а некоторые ребята покалечи­лись.

Гене Коркину из второй группы сильно придавило руку. Чуть не кончи­лась трагедией попытка Юлика Нико­лаевского самостоятельно прочистить соломотряс. Влез в механизм молотил­ки, а комбайнёр Петя Калбутов, ни о чём не подозревая, включил в это время муфту сцепления. Хорошая физическая форма помогла Юлику не погибнуть, а только получить травму. Недели две по­том он лежал в больнице. А я однажды во время шприцевания комбайна едва не потерял руку.

В общем, когда я вспоминаю о це­лине, то всегда думаю: «Слава Богу, что вернулись живыми».

…Отпустили нас тоже только в октябре. Было уже холодно, на озере по утрам стоял ледок. Но, тем не менее, хотелось порадовать родимую матуш­ку (отец уже год как ушёл из жизни). Сплавал, сорвал белые кувшинки – до­вёз их до дома…»

Записал Геннадий Дёмочкин

Эти и другие воспоминания ульяновцев войдут в многотомное издание «Антология жизни». Вы можете связаться с автором по телефону 8-9510-95-74-35