Где сидит фазан?
Ностальгические заметки «оттепельного» выпускника
Каждый раз, когда удается выбраться в город детства, волнуюсь, как первоклассник. Вот и волжский косогор, новый Венец с серебристым куполом дома Гончарова. Карамзинский сад и, наконец, родные окна альма матер…
Школа наша была необычной: мемориальной, ленинской. Ребетня настолько привыкла к нескончаемым экскурсантам, что почти не замечала их. Разве что промелькнет кометой знаменитость, чтобы оставить след в виде автографа. В блокноте моем факсимиле Оскара Фельцмана, Кобзона, Изольды Извицкой (незабвенной Марютки в «Сорок первом» Чухрая)… А пребывающий в зените своей славы Махмуд Эсамбаев, помнится, произнес спич: ни перед кем, мол, не снимал папаху, а перед Лениным сниму…
Что уж тогда говорить про нас, доверчивых. С детских лет «гимназистам» образцовой ленинской школы вдалбливали догмы, не всегда, наверное, понятные и самим затурканным нищей соцдействительностью учителям. Детский же ум самосохранительно отщипывал от глыб официоза по малому кусочку. В результате этого крохоборства и возникал примитивно-сюсюкающий эффект, о котором теперь неловко вспоминать. Например: маленький Володя пробовал курить. Но мама его устыдила, он раскаялся и пообещал так никогда не делать. И больше никогда не курил. Курить нехорошо и вредно… Ну и, конечно, незабвенные стишки про Ленина с кудрявой головой, который бегал в валенках по горке ледяной.
Про валенки было понятно. Три десятка нахохлившихся воробышков сидели именно в валенках, а еще в пальто и шапках в классе с мемориальной табличкой «Здесь учился Владимир Ульянов…». Было не только холодно, но и голодно. Правда, не всем. В достатке жили дети военных – майоров да полковников, пришедших домой с Победой. Но еще лучше – совсем непостижимой жизнью – жили дети номенклатуры, или, как тогда говорили, «шишек».
Одного из них – сына самого главного в области «шишки» – каждое утро доставляли к месту учебы на роскошном «ЗИМе». От особняка с усиленной охраной до школы всего-то метров двести, но преодолевать их пешком инфанту не позволялось. Учителя – надо отдать должное, далеко не все – заискивали перед мордастеньким поросенком, уже знавшим себе цену.
(…) Когда мы учились во втором классе, Сталина не стало. Прекрасно помню, как в морозный день плакали на улице люди. А потом появилось странное выражение – «культ», до этого прилагаемое лишь к слову «поход»… А в начале 60-х в нашем городе, как и повсюду, появились «салоны красоты», «службы хорошего настроения», молодежные кафе. И огромные часы в виде прожекторов, отсчитывающие недолгое время «оттепели».
Думаю, ровесники согласятся: мы – последнее поколение советских романтиков-идеалистов. Утопический социализм, впрочем, частично опирался на реальность – вспомнить хотя бы всенародное ликование после полетов Гагарина и Титова. Разумеется, свято веровали в утопию и мы, которым было твердо обещана жизнь при коммунизме. Наученные горьким опытом студеной сталинской поры, наши мамы осторожно пытались развернуть нас к быту и вообще к земному. Но мы, насквозь просвещенные, знали, что через двадцать лет быта не будет совсем. Только клубы, салоны и кафе, где бесплатно накормят, моментально постирают и помогут с пользой отдохнуть. Тут и впрямь субботу сделали выходным днем, обещая и впредь сокращать рабочую неделю «во благо человека».
А что творилось «в мировом масштабе»! Остров Свободы, Фидель, барбудос, пачанга… На школьных вечерах наш доморощенный «джаз-банд» с воодушевлением вопил: «Куба – си! Янки – но!». И еще недавно застегнутая на все пуговицы постсталинская «бурса» в едином праведном порыве подхватывала: «Янки – но!». Добавляя при этом не к месту тоже хорошо разученное «пассаран!»…
Ощущение праздника, хотя жилось по-прежнему голодно, кучно и вполне застойно, не выветрилось и десять лет спустя. Когда птенцы в гнезде зашевелились, а в клюве – сто сорок «рэ»… И двадцать лет спустя встретились в своей «бурсе». Еще здравствовали родители, а подрастающие детки ходили в ту же школу, что и мы, разучивая знакомое: «Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан». Красный, оранжевый, желтый, зеленый… Многоцветие жизни, которая все еще впереди…
Прошедшим августом собрались тридцать лет спустя. Повод, увы, трагичный: в автокатастрофе погиб Саша Дмитриев, самый, пожалуй, лучший из нас, талантливый и надежный. Вспомянули и других – уже десяток душ нашего изрядно поредевшего класса отлетели… У Миши не выдержало сердце. Стасик сгинул в психушке. Нину зарубил топором пьяный зверюга муж…
Все мы под Богом. Но все чаще кажется мне, что есть и фатальная мирская закономерность. Плоховато приспособились обнадеженные «дети оттепели» к застойным, а теперь вот и рыночным временам. Правда, кое-кто пробует начать новую жизнь. Светка тягается с властями, возвращая себе экспроприированную Великим Октябрем фамильную собственность – полуразвалившуюся «фазенду», где она мечтает открыть для дачников что-то вроде ремонтных мастерских. «Конверсирующийся» полковник Лешенька – тишайший, кстати, в мирное школьное время – хлопочет о распродаже ракетных установок. Наказал подыскать в столице полиграфическую фирму «хай класса» для изготовления многокрасочного рекламного проспекта…
Да ведь и друг мой погибший, Саша, будучи классным программистом с мизерной зарплатой, тоже было ударился в бизнес, некоторое время спустя приобретя даже подержанный «жигуль». На нем они с сыном и врезались на загородной дороге в неразличимый в сумерках тракторный прицеп…
Но что я все о грустном? Если начистоту, сны все еще одаривают встречами с бывшей одноклассницей, лукавым олененком, возникшим далеким сентябрем в нашем шестом «А». Нынешняя бабушка вряд ли и подозревает, что всю ее анкету, почерпнутую из классного журнала, я затвердил намертво, помня по сей день.
(…) Но жизнь права, даже если уже едем с ярмарки. Мимо дерева детства, где вместо жар-птицы – обыкновенные воробьи. Тоже, впрочем, по-своему симпатичная птица…
Владимир Блинков.
РИА «Новости» для «Симбирского курьера».
Симбирский курьер, 4.2.1995 г.
