«Суслов был предельно тактичен почти со всеми. Крайне вежлив он был, например, с Василием Гроссманом, которого приглашал к себе в 1961 году. А между тем речь тогда шла совсем не о похвалах.
Этому предшествовал ряд драматических обстоятельств. Рукопись романа «Жизнь и судьба» (впервые появившаяся на страницах журнала «Октябрь» в 1988 году) в феврале 1961-го была «арестована» – органы КГБ изъяли в разных квартирах и редакциях все 17 копий романа, все черновики. Гроссман обратился с письмом к Н. Хрущеву с просьбой «вернуть свободу» его книге: «...Я прошу, чтобы о моей рукописи говорили и спорили редакторы, а не сотрудники Комитета государственной безопасности. Нет смысла, нет правды в нынешнем положении, в моей физической свободе, когда книга, которой я отдал свою жизнь, находится в тюрьме, ведь я ее написал, ведь я не отрекался и не отрекаюсь от нее».
Через некоторое время Гроссмана вызвали к Суслову. С. Липкин так передает подробности той продолжительной беседы: «Суслов похвалил Гроссмана за то, что он обратился к Первому секретарю ЦК. Сказал, что партия и страна ценят такие произведения, как «Народ бессмертен», «Степан Кольчугин», военные рассказы и очерки. Что же касается «Жизни и судьбы», – сказал Суслов, – то я этой книги не читал, читали два моих референта, товарищи, хорошо разбирающиеся в художественной литературе, которым я доверяю, и оба, не сговариваясь, пришли к единому выводу – публикация этого произведения нанесет вред коммунизму, Советской власти, советскому народу». Суслов спросил, на что Гроссман теперь живет, узнав, что он собирается переводить армянский роман по русскому подстрочнику, посочувствовал, трудна, мол, такая двухступенчатая работа, обещал дать указание Гослитиздату – выпустить пятитомное собрание сочинений Гроссмана, разумеется, без «Жизни и судьбы». Гроссман вернулся к вопросу о возвращении ему арестованной рукописи. Суслов сказал: «Нет, нет, вернуть нельзя. Издадим пятитомник, а об этом романе и не думайте. Может быть, он будет издан через 200-300 лет». Впрочем, благожелательность и участие Суслова оказались фальшивыми. Пятитомник не был издан, а Гроссмана вскоре практически перестали печатать.
Если многие секретари ЦК или другие высшие руководители нередко отличаются грубостью или пренебрежением к подчиненным, то Суслов почти всегда был внимателен даже к самым рядовым работникам партийного аппарата и поэтому пользовался во многих его звеньях несомненной симпатией. Однако наблюдательные люди говорили, что взгляд светлых почти белых глаз Суслова неприятен, к нему было трудно подойти запросто, при всей корректности и вежливости Михаил Андреевич не мог подчас скрыть присущей ему сухости и равнодушия к судьбам людей. Его длинные и тонкие пальцы напоминали руки пианиста, а не крестьянина, каким он был по своему происхождению (...)»
Уральский рабочий, 15.8.1989 г.
«Хорошо, очень хорошо мы начинали жить». Глава 7 (продолжение)
События, 18.6.1937