Старый Симбирск был преимущественно деревянным и неоднократно страдал от пожаров. Большой пожар случился и 29 июня 1888 года, когда происходило погребение преосвященного Евгения, бывшего епископа Симбирского и Сызранского.
«По этому случаю публика со всех концов города начала с утра стекаться к собору, так что ко времени отпевания в соборе и на площади собрались несколько тысяч человек, – писал знаток симбирской старины П.Л. Мартынов. – Во время отпевания, около часа дня, при сильном ветре, перешедшем затем в бурю, вспыхнул пожар, начавшийся на Дворцовой улице, близ Молочного переулка, в квартире столяра, от неосторожного обращения с огнём. Огонь быстро охватил всё здание и затем распространился на соседние строения. Отсюда горящие головни ветром перекидывало в соседние улицы, так что через час горело уже в нескольких местах и в разных улицах. Пожаром, окончившимся лишь на следующий день вечером, уничтожено 186 домов на улицах: Дворцовой, Соборной, Лосевой, Старо-Казанской, Мало-Казанской, Мартыновой, Шатальной и Верхне-Набережной. Убыток исчислен в 782 061 рубль. Хотя большинство домов было застраховано, но жившие в них квартиранты – бедняки, лишились всего своего имущества, спасти которое не имели возможности, так как многие из них во время пожара были на соборной площади и возвратились домой, когда имущество их уже было в огне».
На упомянутой Мало-Казанской улице среди прочих огонь уничтожил деревянный дом и надворные постройки А.И. Снегиревой, вдовы титулярного советника. В 1889 году погорелое место приобрела мещанка Н.Н. Сабанина и построила там деревянный одноэтажный дом в пять окон по главному фасаду под № 22. Снаружи дом имел горизонтальную обшивку, стыки сруба были оформлены в виде пилястр; изнутри потолок украшала лепнина с растительным орнаментом, в гостиной имелся изящный камин. Позже домовладение принадлежало магистру ветеринарных наук М.А. Арнольдову. Наконец, в апреле 1911 года его купил крестьянин Н.И. Тюрьков.
Принадлежность нового домовладельца к самому многочисленному российскому сословию вовсе не означала обязательное занятие земледелием и проживание в деревне. Его отец держал небольшую лавку и дал сыну начальное образование. Наум Иванович окончил бухгалтерские курсы и служил конторщиком в солидной фирме – «Товариществе на паях мануфактур «А.Н. Пермяковой Сыновья», помимо Симбирска имевшей отделения в Москве, Царицыне и других городах. Был женат на местной уроженке Анне Павловне из многодетной, но отнюдь не бедной семьи. Своим детям – Лиле, Кате, Мише – Тюрьковы стремились дать среднее образование, чтобы облегчить их будущую жизнь. Старшая дочь училась в гимназии и занималась в художественных классах при учебно- трудовом пункте.
Однако спустя три года благополучная и размеренная жизнь Тюрьковых оказалась нарушена. В августе 1914-го началась Первая мировая, или, как её тогда называли, Великая война. Неудачам на фронте сопутствовали растущая дороговизна, дефицит продуктов и предметов первой необходимости. Первыми это почувствовали жители больших городов. Так, племянница А.П. Тюрьковой, служившая телеграфисткой в первопрестольной, писала 18 января 1915 года тётушке в Симбирск: «Анна Павловна, милая, как жить трудно. У нас в Москве ничего нет, ни мяса, ни дров, ни сахару, ни угля и как всё дорого. Просто ужасно, а уж про одёжу и про башмаки и не говорите...». На фронте счёт убитым, раненым и попавшим в плен шёл на миллионы человек. В тылу бесконечные мобилизации оставили без рабочих рук тысячи деревень и городов. В семье Тюрьковых родился четвёртый ребёнок, Витенька, но главе семейства пришлось оставить любимую жену и малолетних детей. Дабы получить отсрочку от призыва в действующую армию, Науму Ивановичу пришлось устроиться на Самарский трубочный завод, выпускающий военную продукцию. Посодействовал ему А.П. Бабушкин, служивший инженером на упомянутом предприятии и женатый на сестре жены. Тюрьков снимал у Бабушкиных комнату со столом. Его попытки устроиться в Симбирске на какое-нибудь оборонное предприятие или в городскую продовольственную управу не увенчались успехом.
В феврале 1917 года революционная смута привела к краху Российскую империю. Отречение императора Николая II, переход государственной власти к Временному правительству не улучшили экономическую ситуацию в стране, скорее, лишь усугубили хозяйственную разруху и безудержную инфляцию. Драматическую картину «этих проклятых годов» раскрывает сохранившаяся переписка Наума Ивановича и Анны Павловны Тюрьковых.
27 сентября 1917 года в Самару:
«Здравствуй, мой милый дусятик, кланяюсь и целую тебя. Ребяты целуют своего папулиньку, у Витки ты с языка нейдёшь. Он всё поджидает своего папулю, скоро, говорит, приедет домой, дай-то Господи поскорее бы. Мой милый, сегодня получила твоё письмо и газету. Над письмом я так расстроилась и возмущаюсь поступком Мотички. Ну набавила за хлеба, взяла за бельё, это понятно, а набавлять на комнату исразу десять рублей, по-моему, уж нахальство <…> Или только у неё сейчас критическое положение, а у других нет, только ей не хватает денег, а у других излишек. Сейчас всем очень трудно <…> Ну, скажу насчёт всего домашнего, пока все слава Богу живы, здоровы, пока ещё не голодуем, но только денег очень много идёт…».
4 октября 1917 года в Самару:
«Тебе тяжело и мне нелегко, один только страх за детей, за дом, за имущество, за тебя, за хлеб чего стоит. Вся душа выболела, и день, и ночь под страхом, а раздумаешься и придёшь к одному убеждению; верно уже так надо, так суждено, рок какой-то тяготит над народом. И не хотят так жить, и не нравится так никому, а всё-таки живут этой безалаберной жизнью <…> Я хлопочу себе разрешения на покупку муки с базара и вот была в понедельник, не дождалась очереди, такая масса народа и все за разрешением. Пошла во вторник, получила ордер и только на пятницу. Пойду ещё в пятницу и получу разрешение, передам к дедушке в лавку и мне купят муки <…> Дедушка говорит, что пока можно – нужно купить муки, а то ещё дороже будет, когда беженцы к нам с Петрограда нагрянут как саранча. Он прав, двадцать тысяч к нам назначили этой саранчи-то, вот все и торопятся запасти хоть сколько-нибудь <…> Мы пока, слава Богу, все здоровы и живы, вот только по ночам дрожим от страха, уж очень у нас воры обнаглели. Добростиных обокрали, лазили в кладовую, <…> исковеркали все запоры, но всё-таки им окончательно сломать не удалось. Не знаю уж почему, запоры крепки или помешал кто, а собаку отравили…».
23 октября 1917 года в Самару:
«Мы тоже скоро, вероятно, помрём с голода. У меня муки больше не пылинки, сегодня последние хлебы испекли. Была в лавке, просила деда, теперь очень трудно достать муки. Дедушка хотел послать на базар И.У., чтобы он мне купил муки, и вот что-то до сих пор нет ничего. Ведь я ещё на прошлой неделе просила, в среду, сегодня пятый день и ничего нет <…> Завтра пойду сама на базар и куплю, какой уж куплю, такую и съедим, а в лавку просить больше не пойду. Самое ужасное это дело ходить и просить, а про тебя и забывают <…> Да я и не надоедала бы с такой просьбой, да беда в том, что на базаре то у нас творится ужас какой-то, все в драку, форменно дерутся. Нужно быть мужиком и ругаться так же, как там ругаются, ну, может, ещё что и достанется. Мука ржаная 18 р. пуд, сейка 26 р., русская пшеница 35 и 40 р. пуд, пшено 26 и 27 р. Просто ужас что делается. И как будем жить? И с каждым днём всё дороже и дороже. Вот уж воистину позавидуешь мёртвым…».
После взятия Риги германские войска стали готовиться к большой десантной операции, угрожавшей Ревелю и Петрограду. Временное правительство приняло решение о переводе важнейших государственных учреждений в Москву. Также планировалась эвакуация в Поволжье и за Урал промышленных предприятий, работавших на оборону. Однако перебраться в Москву правительство во главе с А.Ф. Керенским не успело. 25 октября оно было низложено большевистским Военно- революционным комитетом. Отголоски борьбы за власть в столице докатились до Симбирска буквально на следующий день.
26 октября 1917 года в Самару:
«Дусинька, друг мой, получишь эту писуличку, а нас может быть и в живых уже не будет. Милый мой, какой мы переживаем ужас, вот оно начинается. У нас сегодня таварищи (орфография оригинала. – Ред.) разгромили Подругин магазин, добрались до вина, перепились и пошли всю Гончаровскую разносить. А вчера базар громили и что делается, на улице шум, крики, пальба, волосы дыбом встают, и всё грозят: пойдём бить буржуев. Я и никто из нас на улицу не выходил, но к нам вечером в девять часов зашёл Шура, ну вот и рассказывал. Город у нас с шести часов вечера на военном положении, и вот сейчас одиннадцать часов и везде ходят патрули и стреляют <...>
Ребят всех уложила спать совсем одетыми и обутыми, и шубёнки наготове. Только Витка ни за что не хотел лечь одетым, пришлось раздеть, а мы с тётей не спим, караулим. Я пишу тебе, она пишет в Сущовку, говорим, может в последний раз. Правда ведь не знаем, что ещё будет, вон, слышь, большевики забрали всё в свои руки, хорошего ждать нечего. Вот завтра узнаём, если, конечно, живы останемся.
Слышно, Керенскаго арестовали и всех министров, и Ленин теперь главный. Вот подберёт правление, всем и покажется небушко с овчинку. Они ведь так будут править, что чертям будет жарко. Так-то, мой милый. И тебя около нас нет, всё не так было бы страшно <…> Господи, вот опять стреляют, как страшно, у меня просто руки и ноги дрожат, ужасно боюсь. Дожили до житья, нечего сказать, ну и слобода, в тарары бы её.
Дусинька, и у вас, я слышала, тоже готовился погром. Спаси тебя, господи, не ходи смотреть, береги себя. А я уже здесь как-нибудь всячески буду стараться, чтобы не попасть в эту бойню. Уж разве только в дом ворвутся и насильно всех перебьют. Ну, тогда уже верно ничего ни поделаешь, уже так суждено. Тогда, мой друг, прости меня Христа ради и не поминай лихом. Ребятишки, если которые останутся, заботься о них и не давай их в обиду. Прошу, сделай это в память меня, постарайся не дать им недостойную мачеху. Об одном прошу, исполните просьбу. А теперь прощай, мой милый, целую и благословляю тебя, что будет – неизвестно. Пиши, любящая тебя милочка».
27 октября 1917 года в Симбирск:
«Шлю тебе, милая, мой искренний низкий поклон и крепкий горячий поцелуй. Желаю тебе, милая, быть здоровой. Также целую всех деток – Лилю, Мишу, Катю и Виточку и желаю, чтобы господь Бог вас сохранил от всяких бед, голода и несчастий <…> А что делается-то, что происходит, ведь это ужас. Вот оно когда наступает великое- то несчастие, идут везде бунты. Большевики борются за власть, идёт братоубийство, господи помилуй и сохрани от всяких случайностей <…> Время опасное и страшное, каждый час нужно ждать великих событий. Я, конечно, никуда ни шагу с завода, домой – и баста. Но вот беда, что меня беспокоит, придёт эта серая орда к вам и будет издеваться и бить. Чего ты, моя милая, будешь делать. Господи, сохрани от такого несчастья».
1 ноября 1917 года в Самару:
«Первое безобразие, слава Богу, пережили <…> Теперь ещё готовят погромы и расклейки даже были уже, призывают таварищей организоваться бить буржуев и всё это сопровождается самой отборной площадной бранью по адресу буржуев. Назначено было сегодняшнее число, но день прошёл спокойно. Только на базаре лавки не открывали, а большую лавку открывать нечего, все таварищи <…> разбили, проклятые, начисто. Теперь все лавки стоят как ящики, все забиты новыми досками, грустно и жутко смотреть.
<…> Сижу, пишу, а на улице так и бухают <…> Побаиваемся, как бы эти шарлатаны не вздумали бы привести в исполнение свою угрозу, тогда опять много будет безобразия да и страшно. Я тебе, дусинька, тогда не написала про лавку Пермякова, тоже всю вдребезги разнесли <…> Всё нажитое было там, и всё пропало, очень жаль. Люди наживали, работали, трудились и вот финал. Пришли и взяли, а ты оставайся как рак на мели. Я дедушку ещё не навестила с его горем. Боюсь дом оставить и на улицу выйти, да и некогда нам. Признаться, всё почти уложила, всё спрятала, не знаю только, сохраню ли <...> Хочу продать зеркало, мягкую мебель, ломберные столы, стенные лампы. И продала бы, да вот не знаю, как ты посоветуешь. Я, конечно, ни за что бы этого не сделала, да были примеры, как только таварищи побывают с визитом, так всё разобьют в щепы. Что не могут унести, то всё бьют вдребезги. Ну вот и думаю, а ну как придут и пропадёт всё ни за грош, ни за копеечку <...> Мы пока уж как-нибудь пропитаемся, муки я купила пока мешок, четыре с половиной пуда, и заплатила за него 78 р. 75 к. Каково? Недурно, за мешок ржаной муки чуть не сотню. Сейчас стала 30 р. пуд. Молоко стало 1 р. 30 к. за крынку, масло 5 р. и 5 р. 50 к. за фунт, вот и живи не тужи. И всё-таки пёс бы с ней, с такой жизнью, ну нажили и прожили, только быть бы здоровым. Бог даст и опять наживём, только скорее бы это кончилось, надоело уж очень. Теперь я уж как-то и не так будто боюсь, нервы что ли притупились или знаешь, что охрана на улице.
У нас <…> почти все улицы сорганизовались для самоохраны и это очень хорошо. Я тоже буду выходить на охрану в первую очередь, то есть с 9-ти часов вечера и до одиннадцати <…> Будем охранять сами с 9-ти часов вечера и до 8-ми утра. Каждая группа дежурит два часа, в каждую группу входит по 7-8 человек. Это пока, а может войдёт и больше. У нас сегодня дежурят первую ночь и на собрание вечером пришло мало, не все, а завтра привлекут всех обязательно <…> Мы выбрали нашим старшим по улице Александра Африкановича Кузнецова. Проект гражданской охраны очень широкий и очень полезный, и удобный для горожан, в особенности в такое тревожное время. Я не буду описывать этот проект, Бог даст приедешь и узнаёшь сам. Потому что сам будешь нести эту службу, а пока несу я. Г.М. мне сегодня говорил, что <…> ему пришлось дежурить вместе с Леонидом Ивановичем Афанасьевым (бывший городской голова. – Ю.К.), каково? Очень хорошо это устроили и теперь не так страшно.
Вот я сижу, пишу, а по улице ходят и громко разговаривают, смеются, и это всё время. Нет минуты, чтобы не было людей в этой улице, и если что случится в доме, кричи на улицу и будешь непременно услышан. Уж одно это и то как- то успокаивает, да и жульё уже не будет так нагло, всё-таки знают, что улица не спит. Вот хотят всех привлечь, и домохозяев и квартирантов, чтобы чем больше группа в дежурстве, тем лучше, внушительнее так сказать, да и веселее, не так страшно. Солдаты было запротестовали, зачем мол это. Мы хотели, чтобы эта охрана была непременно вооружена легально, но этого нам не разрешили. Ну теперь группы вооружёны нелегально, кто чем, у кого что есть, всё больше, конечно, левольверами, здоровыми палками – и то хорошо. Нет, интересно, когда Александр Африканович заявил в Доме свободы, что охрана желает быть вооружена винтовками, Мароз, это там у них главный (начальник гарнизона Д.А. Мороз. – Ю.К.), сказал, не могу разрешить, это нелегально. А он ему говорит, что же, нас будут резать легально, а мы не можем защищаться нелегально. И вот на собрании решили вооружиться кто чем, почти у всех есть левольверы, и вот ходят и караулят, и не так страшно. И может быть, всё пойдёт по-хорошему, и ты, мой милый, не беспокойся, а вот, Бог даст, приедешь и совсем будет нестрашно…».
5 ноября 1917 года в Самару:
«Я пустила в комнату мелекесскаго мукомола Бечина Константина Федоровича, он солдат (служил в канцелярии воинского начальника. – Ю.К.) и нам теперь не так страшно, всё-таки мущина в доме, да при том солдат <…> Да вот беда, у меня нет денег, не на что жить, нужно продавать кое-какие вещи. Хочу продать твоё старое пальто меховое, а то всё равно ведь бросишь, когда начнут всех грабить. Всё решила продать по возможности, да ведь и жить не на что, беда, а всё с каждым днём становится дороже. Ну вот всё и проедим. Ну да это не беда, только вот ты бы поскорее приезжал и всё будет хорошо. Ребята тебя целуют, Витка ждёт…».
6 ноября 1917 года в Симбирск:
«Дорогая моя милочка <…> Может, бросить эту службу и приехать домой, а там что будет <…> Я спасаю здесь себя, а вас там пять человек мучается и, Бог знает, что будет дальше <…> Но вот это проклятое анафемское время задавило <…> Господи, да что это такое, что за жизнь такая, за что это Господь на нас прогневался. А ты была ли у деда, у него какое несчастье-то, его обобрали и деньгами, и платьем <…> Что говорили про погромы в Самаре, здесь нет ничего, всё спокойно и пока благополучно. Власть, конечно, в руках большевиков. Здесь только бастовала почта с 29-го по 4-е ноября и теперь всё пока идёт своим чередом <…> Напишите, есть у Вас хлеб и деньги, и что ещё нужно…»
8 ноября 1917 года в Самару:
«Мы все, слава Богу, живы, здоровы и всё у нас пока благополучно <…> Одна беда, у нас нет денег, жить не на что и платежи предстоят за страховку, по окладному листу я ещё не платила. У Добростиных заняла. Напиши, пожалуйста, что мне делать, вещи что ли продавать. У нас мука ржаная 20 р. пуд, расход ужаснейший <…> Такое ужасное настроение, ни на что не смотрела бы, все дело из рук валится…».
К этим письмам была приложена крохотная записка от Витеньки с каракулями «Жду папулю», написанная карандашом с помощью одной из сестёр.
Продолжение в журнале «Мономах», №4(100), 2017 г.
«Мономах», №3(99), 2017 г.
«Хорошо, очень хорошо мы начинали жить». Глава 8 (окончание)
События, 9.3.1937«Хорошо, очень хорошо мы начинали жить». Глава 7 (продолжение)
События, 18.6.1937